Эрик-Эмманюэль Шмитт - Одетта. Восемь историй о любви

В восторге я ждала его. Мне не терпелось обхватить его лицо и поцеловать его в лоб, чтобы поблагодарить за безупречную любовь. Я скажу ему о моей любви, о моем отвратительном себялюбии, способности усомниться во всем, гневаться, ревновать, о моей ужасной любви, гадкой и все же способной внезапно очиститься. Он узнает, что я поняла его, что ему не нужно ничего скрывать от меня, что я хотела бы выделить часть состояния для его семьи. Раз это его семья, значит, и моя тоже. Я сумею доказать ему, что в состоянии подняться над буржуазными условностями. Как он. Из любви.

В семь вечера заскочила Стаси, чтобы узнать, как я себя чувствую. Она удивилась, увидев меня улыбающейся и умиротворенной.

— Рада видеть тебя в таком настроении после недель безутешных рыданий. Ты преобразилась.

— Вовсе не благодаря «Лаборатории волос», — заметила я смеясь, — просто до меня наконец дошло, что я вышла замуж за прекрасного парня.

— Ты о Самюэле? Какая женщина не пожелала бы этого!

— Мне повезло, правда?

— Тебе? До неприличия. Мне порой нелегко поддерживать дружбу с тобой, ведь у тебя есть все, чтобы быть счастливой.

Стаси ушла от меня в восемь. Решив покончить с апатией, я спустилась вниз, чтобы помочь кухарке приготовить ужин.

В девять Самюэль не появился, но я подумала, что не стоит беспокоиться.

В десять я дошла до ручки. Я уже оставила двадцать сообщений на автоответчике Самюэля, тот исправно записывал их, но ответа не было.

В одиннадцать тревога заставила меня одеться, вывести машину и, не раздумывая, рвануть к площади Италии.

На Бют-о-Кай я обнаружила, что ворота открыты, увидела людей, снующих возле серого домика.

Я дошла до него, дверь была распахнута, я миновала прихожую, идя на свет. Натали, полулежавшую в кресле, окружили дети и соседи.

— Где Самюэль? — спросила я.

Натали подняла голову, она узнала меня. В ее темных глазах промелькнула паника.

— Умоляю вас, скажите, где Самюэль?! — повторила я.

— Он умер. Внезапно. В шесть вечера. Они играли в теннис с Флорианом, и у него случился сердечный приступ.

Ну почему у меня никогда не бывает нормальных реакций? Вместо того чтобы рухнуть на месте, рыдать, кричать, я повернулась к заплаканному Флориану, подняла его и прижала к груди, чтобы утешить.

Ему не терпелось снова ее увидеть.

Когда автобус, который вез театральную труппу, свернул на извилистую дорогу, что вела к сицилийской деревушке, он уже не мог думать ни о чем другом. Может, он и согласился на эти гастроли лишь для того, чтобы вернуться туда? А если нет, то что он здесь делает? Пьеса ему не нравилась, его роль в ней — и вовсе, к тому же за все эти огорчения ему был положен совершенно мизерный гонорар. Выбора у него, разумеется, не было: либо соглашаться на подобные ангажементы, либо навсегда расстаться с театральной карьерой и взяться за то, что его семья называла «настоящим делом». Так что он вот уже много лет не выбирал ролей. Его лучший период продлился всего лишь пару сезонов, да и своему взлету он был обязан своим изумительным внешним данным, которые до поры до времени затмевали деревянную манеру игры.

Тогда-то в деревне, венчавшей вершину скалистой горы подобно короне, он и встретил эту таинственную женщину. Изменилась ли она теперь? Наверняка. А может, и нет.

Впрочем, сам он почти не изменился. Фабио до сих пор сохранил облик первого любовника, хотя уже не был ни первым, ни любовником. Хороших ролей ему не доставалось, и не потому, что сдал — он все так же нравился женщинам, — а потому, что его внешность изрядно превосходила талант. Его это не слишком смущало, он часто говорил об этом с собратьями по сцене и с режиссерами, так как считал, что и внешность, и талант даются от рождения. Ему достался лишь один из двух даров. Что с того? Не всем суждена звездная карьера, он готов был довольствоваться малым. Ведь ему нравилось не играть на сцене — иначе он сумел бы стать лучшим, — ему нравился сам образ жизни. Путешествия, товарищи-актеры, игры, аплодисменты, рестораны, девушки на один вечер. Да, именно эта жизнь, а не та, что была ему предназначена. В одном можно было быть уверенным: он будет биться до последнего, чтобы избежать уготованного ему места на семейной ферме.

«Этот крестьянский сын красив, как принц», — писали в одной из посвященных ему статеек, когда он дебютировал в сериале, будоражившем всю Италию целое лето. Принц Леокадио. Его звездная роль. Та, что принесла ему тысячи женских писем — вызывающих, лестных, интригующих и неизменно влюбленных. Благодаря Принцу Леокадио он получил роль блистательного миллиардера во франко-немецко-итальянском сериале. Это его и погубило. Впечатление новизны, связанное с его внешностью, уже исчезло, а образ его героя — человека неумеренных страстей, двойственного, раздираемого противоречивыми чувствами, — требовал к тому же настоящего актерского мастерства. Уже во время съемок его окрестили Манекеном, затем прозвище подхватила и пресса, описывая его жалкую игру. После этого фильм попал на телеэкран лишь дважды: один раз в Германии и один во Франции, так как для показа в этих странах его дублировали профессиональные актеры, что способствовало поддержанию иллюзии хорошей игры. Больше ничего. Ничего примечательного. Как-то прошлой зимой он наткнулся на трансляцию «Принца Леокадио» на замшелом кабельном телевидении часа в четыре утра и увидел себя новыми глазами: он был потрясен нелепостью сюжета, слабостью партнерш, так же, как и он, ныне забытых. А главное, его поразили смехотворные костюмы его персонажа, ботинки на каблуках, объемная прическа, придававшая ему сходство с актрисами из третьесортных американских сериалов, прядь, спадавшая на правый глаз и затенявшая правильные черты лица. Короче говоря, лишь молодость — а ему тогда было двадцать — оправдывала его присутствие на экране.