Эрик-Эмманюэль Шмитт - Одетта. Восемь историй о любви

За поворотом показалась горделиво возвышавшаяся средневековая крепость с внушительными высокими крепостными стенами и равелинами. Жила ли она еще там? Как же ему ее разыскать, ведь он не знает даже ее имени. «Зовите меня Донателлой», — прошептала она. Тогда он поверил, что так ее и зовут; годы спустя, размышляя над этой фразой, он осознал, что она предложила ему псевдоним.

Почему это приключение так его задело? Почему, пятнадцать лет спустя, он все еще грезил о ней, хотя с тех пор у него перебывали десятки женщин?

Скорее всего, оттого, что Донателла показалась ему таинственной и такой и осталась. Женщины пленяют нас, представая в оправе тайны, и перестают привлекать, как только она развеивается. Они считают, что мужчин интересует лишь то, что у них под юбкой. Какой просчет, ведь мужчин влечет скорее романтика, чем секс. Вам нужны доказательства? Мужчины чаще удаляются днем, чем ночью. Дни, занятые разговорами под безжалостным солнечным светом, обесцвечивают женщин куда больше, чем ночи, когда тела растворяются друг в друге. Фабио хотелось объявить женскому полу: оставьте ночи и избавьтесь от дней, лишь так вам удастся дольше удержать мужчину. Но он сдерживал себя, отчасти из предосторожности, чтобы их не спугнуть, отчасти из уверенности, что его не поймут: женщины углядели бы в этом утверждении свидетельство, что мужчины только и думают, как бы затащить их в койку, тогда как он пытался доказать, что все знаменитые донжуаны на самом деле мистики, как и он сам, пребывающие в вечной погоне за тайной, а такие всегда предпочтут скорее то, что женщина утаит, чем то, что она им уступит.

Донателла возникла перед ним майским вечером за кулисами городского театра, после представления. Со времени его триумфального дебюта на телевидении минуло два года, и его слава уже пошла на убыль. На телевидении ему больше ничего не предлагали, но благодаря несколько выветрившемуся реноме ему удалось получить главную роль на театральных подмостках: он играл в «Сиде» Корнеля, для него это превратилось в марафон рифмованных тирад, которые он старательно декламировал, не особо вникая в смысл. Его вознаграждением после спектакля было не чувство, что он хорошо сыграл, а то, что он, не споткнувшись, дотянул до финала, подобно спортсмену, преодолевшему слишком длинную дистанцию. Хотя это он осознал только теперь, а в ту пору понимал, что публике больше нравится его лицо, а может, даже ноги, выгодно обтянутые трико.

Перед спектаклем возле его гримерной кто-то поставил огромную плетеную корзину, наполненную желтыми и коричневыми орхидеями. Но никакой карточки не было. Во время представления, выжидая, когда придет его черед декламировать, Фабио невольно разглядывал публику, пытаясь понять, кто же преподнес ему столь роскошный подарок. Но, ослепленный прожекторами, он не мог как следует рассмотреть окутанных темнотой зрителей; к тому же еще эта чертова пьеса…

После вежливых аплодисментов Фабио улизнул в гримерную, быстро принял душ и опрыскал себя одеколоном, подозревая, что таинственный даритель вот-вот появится.

Донателла ждала его в коридоре за кулисами.

Очень юная, с длинными волосами, высоко приподнятыми надо лбом, она протянула Фабио изящную руку.

Проникшись рыцарским духом роли, он, не раздумывая, прикоснулся к ней губами, чего обычно никогда не делал.

— Это вы? — спросил он, имея в виду орхидеи.

— Это я, — подтвердила она, опустив глаза, обрамленные блестящими черными ресницами.

Струящееся платье из шелка или муслина (он не разобрал) — нечто легкое, воздушное, сверкающее, восточное, — платье, созданное для женщины с гибким и нежным, невесомым телом, струилось, подчеркивая красоту рук и ног. Браслет, похожий на те, что носят рабыни, украшал ее белую руку. Но слово «рабыня» было к ней неприменимо: скорее, госпожа, отдающая приказания рабам, подобно Клеопатре, способная превратить в раба любого, — да, это была Клеопатра, восседавшая на горной вершине, излучавшая властную силу, — чувственная и в то же время робкая, диковатая.

— Вы со мной отужинаете? Я вас приглашаю.

Нужно ли было отвечать на этот вопрос? Ответил ли он?

Фабио помнил, что предложил ей опереться на его руку, и они покинули театр.

Уже на улице, ступая по освещенным лунным светом старинным мостовым, он заметил, что она была босиком. Уловив его удивление, она опередила вопрос:

— Мне так вольнее.

Она заявила это с такой непринужденностью, что он не нашелся, что возразить.