Эрик-Эмманюэль Шмитт - Одетта. Восемь историй о любви

— Да, для этого он и был нужен.

— Изабель, это было очень полезно, это позволило нам принять себя такими, какие мы есть, принять свою судьбу. Я отправлюсь на прием вместе с тобой.

— Но почему ты хочешь, чтобы я шла к психологу, я не сумасшедшая?! — кричала я.

— Нет, ты не сумасшедшая. Но все-таки, когда болят зубы, идут к дантисту, когда болит душа, идут к психологу. Ты должна довериться мне, я не хочу оставлять тебя в таком состоянии.

— Почему? Ты собираешься бросить меня?

— Что ты говоришь? Напротив, я заверяю, что не хочу оставлять тебя в таком состоянии!

— «Оставлять тебя». Ты сказал «оставлять тебя»?

— Изабель, ты и правда на грани нервного срыва. А у меня такое впечатление, что я скорее раздражаю тебя, чем успокаиваю.

— С этим не поспоришь!

— Ты что-то имеешь против меня? Скажи. Скажи, и покончим с этим.

— «Покончим с этим»! Вот видишь, ты хочешь бросить меня…

Он обнял меня и, несмотря на мою жестикуляцию, нежно прижал к себе.

— Я люблю тебя, слышишь? Я не хочу покидать тебя. Если бы я хотел, то давно бы уже сделал это. Когда…

— Знаю. Что толку говорить об этом.

— Но ведь неплохо поговорить об этом время от времени.

— Нет. Бесполезно. Табу. Входа нет. Никто не войдет. Кончено.

Он вздохнул. Прижатая к его груди, плечам, убаюканная тембром его теплого голоса, я начала успокаиваться. Но стоило ему уйти из дому, как я вновь начинала обмозговывать ситуацию. Что если Самюэль остается со мной из-за моего наследства? Человек посторонний ответил бы утвердительно, ведь Самюэль был просто советником в большой издательской группе, тогда как я унаследовала несколько миллионов евро и массу недвижимости. Однако мне было хорошо известно крайне щепетильное отношение Самюэля к моему капиталу: после нашей свадьбы он продолжал работать лишь для того, чтобы не зависеть от меня, чтобы дарить мне подарки из «собственных средств»; он отклонял любые попытки подбросить ему денег, в свое время настоял на том, чтобы мы подписали брачный контракт, подразумевавший раздельное владение имуществом. Ничего похожего на алчного, корыстного супруга-альфонса. Почему же он остался со мной, если на стороне его ждали эта женщина и дети? Может, он недостаточно любил ее, чтобы делить с ней жизнь? Да, может быть… Он не осмелился сказать ей… У нее такая банальная внешность… Он использует наш брак как предлог, чтобы его не захомутала эта маникюрша… А по сути предпочитает мое общество… Но дети? Я знала Самюэля: как же он смог противостоять желанию, настоятельной необходимости жить рядом со своими детьми? Причина, которая мешает ему, должна быть весьма весомой… Что же? Может, дело во мне? Но я не смогла дать ему детей… Стало быть, это малодушие? Малодушие, лежащее в основе характера? То малодушие, которое мои подруги считают основным свойством мужского пола… Не придя к концу дня ни к какому определенному выводу, я решила, что его юный сын, вероятно, был прав: должно быть, я впадаю в безумие.

Состояние мое ухудшалось. Состояние Самюэля тоже. По странной эмпатии вокруг его усталых глаз залегли темные круги; черты лица болезненно исказились, а когда он поднимался по лестнице нашего особняка, направляясь в мою спальню, откуда я уже не выходила, я слышала, как тяжело он дышит. Он просил, чтобы я откровенно объяснила, что тяготит меня. Естественно, это было бы наилучшим выходом, однако я отказывалась что-либо объяснять. С самого детства мне был присущ дар поступать противоположно тому, чего от меня ждали: я всегда избегала нормальных решений. Нет никаких сомнений в том, что, если бы я поговорила с ним или же он настоятельно потребовал этого, нам удалось бы избежать катастрофы…

Легкомысленная, черствая, оскорбленная, я замкнулась в молчании, рассматривая Самюэля как врага. Под каким бы углом я ни оценивала ситуацию, я неизменно приходила к мысли о его предательстве: он глумился и надо мной, и над своей любовницей или над их детьми. Испытывал ли он привязанность к слишком многим вещам или ни к чему вообще? Так кто же передо мной: нерешительный или самый циничный человек на свете? Кто он?

Я изводила себя. Потерянная, не в силах ни есть ни пить, я слабела на глазах, поэтому мне прописали курс инъекций витаминов, дошло до того, что пришлось ставить мне капельницы, чтобы избежать обезвоживания.

Самюэль утратил всякую бодрость. Иначе говоря, он отказывался заботиться о себе; страдающей стороной была я. Наслаждаясь его тревогой, так же как утрачивающая позиции любовница смакует последние любовные услады, я совершенно не думала о том, что мне следует преодолеть свой эгоизм и настоять на том, чтобы он позаботился о себе.