Богомил Райнов: Элегия мертвых дней

Я стоял у тележки мороженщика, когда подошел Коко, соседский оболтус, и попросил стаканчик за лев. У меня была возможность лишь наблюдать за подобными акциями, так как мне никогда не давали денег на мороженое, и прок от моих шатаний вокруг да около тележки выражался лишь в зрительном наслаждении. Подобное блаженство могло быть под стать лишь ощущениям моего знакомого — Василия Блаженного.

Вероятно, поймав мой голодный взгляд, обращенный к стаканчику с благоухающим ванилью лакомством, Коко, в очередной раз лизнув свое мороженое, злорадно спросил:

— А ты почему не купишь?

— Куплю, только за два лева, — ответил я.

Не знаю, почему я это выпалил. Наверное, потому, что мое достоинство не позволило признаться в том, что на самом деле я не мог себе этого позволить из-за бедности.

— Врешь. У тебя нет двух левов.

— Как бы не так, есть. Вот они, здесь, — ответил я и в доказательство похлопал по карману, где в действительности был лишь один стеклянный шарик.

— Ну-ка покажи!

— Нечего тебе смотреть.

Остаток мороженого Коко запустил в меня. Я хотел было побежать, не от страха, что он отберет мои несуществующие два лева, а от стыда, что ему станет доподлинно известно о моем жалком безденежье. Но он догнал меня, повалил на землю, и мы принялись кататься в густой пловдивской пыли. Я был несоизмеримо более хилым в сравнении с Коко, так что он мне крепко всыпал, а когда мой обман был раскрыт, добавил еще, чтобы другой раз мне было неповадно врать. Урок был уместен, хотя я его воспринял по-своему — я уразумел, что люди настолько завистливы, что завидуют даже тому, чего у тебя нет.

Испугавшись моего угрожающего тона, дети внизу прекратили междоусобицу и волей-неволей приняли в игру малыша с кисточкой. Наконец появилась возможность сосредоточиться на следующем пассаже, но вместо этого мои мысли стали возвращаться ко сну, от которого я пробудился сегодня утром.

В сущности, сон был совсем не нов. Один из тех снов, что посещают нас с неравными интервалами на протяжении многих лет, не заботясь о том, желанны они или нет.

Как будто я на экскурсии или просто в горах, и все, что я вижу и ощущаю, я и на самом деле видел и ощущал когда-то, еще будучи ребенком, когда отец водил меня в горы. Роса испарялась, и над лугом поднимался пьянящий аромат дикого базилика и душицы. Словно солнце заваривало чай. Чай из трав.

Я чувствую, как становится жарко. Чувствую, что умираю от зноя, и только тут замечаю туннель. „Ага, значит, все-таки прокопали", — мелькает у меня в голове, и я направляюсь к тенистому отверстию, манящему своей прохладой в этот летний день.

Сначала все идет нормально, туннель как туннель, но вскоре он превращается в какую-то комнату, точнее, в полутемный зал корчмы, где по углам расселись люди, которые молчаливо глядят на меня. „Чего они на меня уставились", — говорю я себе, но они продолжают сверлить меня тяжелыми взглядами, и я, дабы убежать от этих взглядов, решаю вернуться назад, но в этот момент замечаю, что свод туннеля за моей спиной начинает медленно и бесшумно рушиться. Он раскалывается на крупные куски, которые беззвучно падают и заваливают вход, и мне, волей-неволей, приходится шагать вперед и пересекать темный зал корчмы, двигаясь в окружении этих безмолвных лиц с остекляневшими взглядами, я проникаю в следующее помещение, и оно снова напоминает мне корчму — одно из грязных заведений времен моей молодости, а в полумраке неясно очерчиваются фигуры незнакомых мужчин, и хотя мне не видно их глаз, я чувствую, что их взгляды вперились в меня, а оглянувшись назад, снова замечаю, как огромные пласты земли бесшумно рушатся и заваливают вход.

И я продолжаю двигаться вперед и перехожу из помещения в помещение, двигаясь только вперед, так как за моей спиной медленно обваливается свод, и я прохожу мрачные залы корчмы и снова вижу сидящих в молчании мужчин, и мне даже кажется, будто я узнаю некоторых из них и вон тот, с белым круглым лицом, — это Гошо Свинья, я даже спрашиваю его шепотом, чтобы не нарушить тишину: „Гошо, это ты?" — но он лишь глядит на меня, и я продолжаю его разглядывать, пока не обнаруживаю, что это не Гошо Свинья, а Талей, и мне становится неловко, что обознался, и я уже готов признаться, что пошутил, но я ничего не говорю, потому что из Талея он превращается в какого-то незнакомого мужчину, который враждебно глядит на меня, и я продолжаю свой путь, так как хочу уйти от его взгляда, а свод за моей спиной продолжает рушиться, заваливая проход тяжелыми, грязными пластами.