Алексей Слаповский - Победительница

Моя тропическая неделя, Володечка, была очень странной. Я одновременно восхищалась окружающей красотой и была депрессирована случившейся неприятностью. Утром, после душа, глядя на себя в зеркало, я думала: боже мой, какая я красивая! – и тут же вдогонку: боже мой, какая я несчастная! Этот гремящий коктейль чувств, это beautiful suffering 105, наверное, добавляли к моему облику дополнительное очарование, я видела, что всё вокруг любуются мной, влюблены в меня. А у меня, возможно потому, что я в этот период была избавлена от проклятья аллергии, была в те дни какая-то повышенная чувствительность ко всему, но чувствительность не раздраженная, а благодарная. Утром я просыпаюсь – и благодарна своему сну, который меня отдохнул, благодарна легкому теплу под мягким одеялом и приятной прохладе комнаты, где беззвучно работает климат-система. Я открываю тяжелые шторы: набивная плотная ткань на бежевой шелковой подкладке, рисунок – темно-зеленые стебли и бархатно-пурпурные цветы. Впускаю свет. Вижу море, лазурное, прозрачное у берега и синее, яркотемное дальше. Иду в ванную босиком по гладким каменным плитам и коврикам: плиты прохладны, коврики теплы и мягки. Потом делаю легкую гимнастику на веранде, глядя на море, взмахиваю руками и ногами и чувствую, как с каждой минутой ласковеет воздух, ветром овевающий мои движущиеся руки и ноги. Выхожу из своего домика, напоследок оглядев его так, будто прощаюсь с этим временным жилищем, – для лирики ощущений. В комнатах мебель из массивного темно-красного дерева, стены, покрашенные в легкий оттенок, чтобы их почти не замечать, кровать под балдахином, с кисейным пологом, потолок из беленых досок – для стильности. Иду в ресторан – босиком, мне это понравилось, я заметила, что многие дамы через день-два переняли эту моду, хотя считалось, что в ресторан босиком нехорошо. Вообще везде свои незаметные правила – чаще приятные, потому что всякие правила облегчают жизнь, если они созданы для удобства, а не ради затруднительности. Утром в ресторан всё приходили в одежде обычной, будничной, неприметной, в обед, когда всё уже веселое, разгоряченное, развеселенное морем и бассейнами, можно даже в купальных одеждах – наскоро, шумно, как на пикнике. Вечером же у них, как во многих западных и южных странах, то, что у русских считается обедом: обильная еда, неспешная, с разговорами. И всё в чем-то вечернем, и босиком дамы уже не приходят, даже я. Преимущественно туфли или босоножки на высоком каблуке.

Я любила утренний ресторан за малолюдность, тихость, неспешность оживших после сна отдыхающих. Входишь, тебе улыбаются официанты – не просто так, а потому, что уже знают тебя (улыбки первых дней заучены, механичны), ты уже своя, и они – свои. Ощущение домашности, когда всё узнаваемо и всё на своих местах, появляется быстро, без него невозможно жить. Человек всё быстро одомашнивает, я знаю это по опыту своих многих поездок. Уже потом, в трудные времена, когда приходилось жить в тесных каморках, я, вселяясь, первым делом аккуратно раскладывала и развешивала вещи, не позволяя им валяться где попало, вешала на стену небольшую репродукцию любимой картины «Грачи прилетели», которая сразу создавала вокруг Россию, какие бы безликие панели ни обрамляли пространство, ставила на столик букетик с цветами, которые покупала в ближайшем магазине, – и всё, мой дом был готов.

В ресторане этого дорогого отеля хоть и существует традиционный стол самоугощения, но ты можешь сесть и тебя обслужат, всё принесут, что скажешь. Я никогда этого не делаю, я всё сама.

Легкие, но приятно-звучные в тишине прикосновения ножей и вилок к тарелкам, ложечек к чашкам, чашек к блюдцам. Темная струя ароматного кофе густо льется в белую чашку. Белое молоко льется в черный кофе: белое облачко вплывает в черную жидкость, распространяется, не спеша размешиваешь, всё становится однородного оттенка. Берешь хлеб, он мне запрещен диетой, но здесь можно – и столько сортов, что трудно удержаться, берешь три ломтика хлеба – белый и упругий, темный, тяжелый, с какими-то плотными вкраплениями, и большой ломоть смешанного цвета, с впуклыми раковинками, какие бывают в сыре. На черный ломтик намазываешь желтоватое масло, на белый немного джема – красного вишневого или оранжевого апельсинового, а на большой ломоть кладешь что-то основательное, крестьянское, – ломоть буженины или окорока. Все это неприхотливо, без изысков (а они тут есть – и немало, включая экзотические морепродукты), но для человека самая вкусная еда – та, что из детства. Иногда мне хочется закрыть глаза и сосредоточиться на ощущениях: гладкая ручка кофейной чашки в пальцах, приятно-шершавый кусок хлеба в руке, у меня развилось что-то вроде тактильного гурманства, каждый предмет мне казался на ощупь отдельно по-своему приятен. Проходя мимо пальм, беседок, бунгало, галерей, я обязательно дотрагивалась до поверхностей, ощущая и сравнивая.