Елена Чижова - Преступница

Проводив Иосифа, Мария толкнулась было в ванную, но дверь оказалась запертой - Панька снова взялась стирать на ночь глядя. "Прасковья Матвеевна, вам еще долго?" - приникнув к щели, она спросила вежливо. Из-за двери буркнуло, и, не расслышав, Маша отошла.

В этой квартире, восхитившей провинциальную гостью, Машиной семье принадлежали две комнаты. Они располагались анфиладой, одна за другой. Первая - гостиная и родительская спальня, вторая, в которой они разговаривали с братом, называлась наша комната: здесь они жили с сестрой. Из прихожей начинался коридор, уходивший на кухню. Слева, рядом с ванной, обитали две старухи, Ефросиния Захаровна и Прасковья Матвеевна: мать и дочь. Подслеповатую соседскую комнату, единственным окошком выходящую во второй двор, Иосиф величал людской, за что Маша, фыркая, обзывала его графом.

Комнаты их семья получила давно, еще до Машиного рождения, отцу дали от института, где он работал главным инженером, и уже тогда, лет двадцать назад, старухи-соседки казались древними. По сравнению с Машиной семьей они были старожилами, поскольку въехали во время войны. Раньше всю квартиру занимала одна семья, Панька говорила, немцы. В начале войны они куда-то исчезли, а в дом, где жили Фрося с Панькой, попала бомба. Панька говорила, случилось прямое попадание, поэтому им и дали ордер. В те времена, когда соседки еще разговаривали с мамой, Панька рассказала, что им с матерью дали ордер в эту парадную: на любую свободную, управдом так и сказал - идите, выбирайте. Свободных комнат было много, но "эта - хоть и поменьше, а похожа на нашу, прежнюю...". А еще Панька говорила маме, что этим немцам, которые здесь раньше, так и надо - поделом.

В первые годы, Маша помнила, скандалов не было, с соседями они жили мирно, мама даже научила Паньку печь дешевое, но вкусное печенье на маргарине, и Панька частенько заходила к ним в гости поплакаться о неудавшейся жизни, об ушедшей молодости, которую заела старуха-мать. Было время, когда родители, уходя на работу, оставляли Машу на Панькино попечение, и тогда Маша сидела в соседской комнате, а баба Фрося угощала ее овсяным киселем. Мирное житье закончилось лет пять назад, на Машиной, почти уже взрослой, памяти. Скандал начался из-за коммунальной уборки: мама застукала Паньку, когда та, вымыв коридор и не поменяв воду в ведре, принялась возить этой грязью по унитазу. Мама сделала замечание, но соседка не повела и ухом, и тогда мама вдруг закричала: "Развели грязь! Привыкли, как у себя в деревне!" Маша заглянула тогда, когда, обернувшись от унитаза, Панька коротко утерла лоб и сплюнула это слово. Она целилась в маму, но, отскочив, оно хлестнуло Машу по глазам и впилось в голову, как осколок.

Зажимая пальцами рану, Маша бросилась в свою комнату и только вечером, когда отец вернулся с работы, вдруг сообразила, что слово, брызнувшее соседской слюной, не имеет ни малейшего отношения к ее матери. Получалось, что мама отвечает за отца, к которому престарелые мать и дочь обращались с каким-то опасливым, даже заискивающим почтением. С ним они всегда здоровались первыми, и вежливость, встречавшая его на коммунальной кухне, исключала возможность подобных слов.

С этих пор коммунальная жизнь совершенно изменилась, однако скандалы, вспыхивающие время от времени, касались одной лишь мамы. С ней соседки ругались охотно и по-свойски, но стоило появиться отцу, мгновенно замолкали и скрывались за своей дверью. Слово, засевшее осколком, долетало до Машиных ушей время от времени, но, косясь на маму, она не решалась спросить, почему мама не расскажет об этом отцу. Страдая за нее, Маша думала о том, что, узнай отец все подробности, ему пришлось бы отступить от принципиального нейтралитета, которого он держался.

Впрочем, в последнее время коммунальные бои вела одна Панька: Фроська из комнаты не выходила. Весной Панька привела кого-то и караулила под своей дверью, пока они разговаривали. Маша видела сама, но поняла только тогда, когда мама сказала папе: "Фрося - еле живая, сегодня Панька приводила попа". Отец кивнул рассеянно, но мама бросила острый взгляд, и он поежился. По привычке, считая дочь маленькой, мама не заговаривала об этом в открытую, но Маша догадалась: после смерти обеих старух семья могла претендовать на третью комнату. Тем же вечером, оставив дверь приоткрытой, она убедилась в верности догадки: мама объясняла папе, как можно добиться того, чтобы комнату девочек официально признали непригодной - задней стенкой она примыкала к туалету смежной квартиры. "Господи, о чем мы говорим, - отец сокрушался горестно, - живые же люди!"