Елена Чижова - Орест и сын

Единственно, в чем Тетерятников был совершенно уверен: этот волхв, идущий неторными этическими путями, должен чувствовать себя чужестранцем или, попросту, бродягой.

Как бы то ни было, определившись с протагонистами в общих чертах, следовало обозначить последнее — точку отсчета. Этот пункт был исключительно важным. С одной стороны, эта точка должна соответствовать первому шагу всех великих культур, с другой — стать началом новой одновременной истории, в которой события, случившиеся в прошлом, обретут живые черты. В этом отношении все привлеченные мифологии пребывали в согласии друг с другом. Тетерятников бросил взгляд на искушенного соперника. Немец хранил благосклонное молчание. Вздохнув, Матвей Платонович вывел слово: “Потоп”.

Казалось бы, теперь он мог приступать к решительным действиям: наступала пора облечь свои знания в плоть и кровь. Но ум, имеющий мудрость, был лишен воображения. Матвей Платонович не знал, с чего начать.

Он отодвинул тетрадь и взглянул на циферблат. Едва живой будильник показывал половину двенадцатого, однако его показания не соответствовали реальности: ослабевшие стрелки давным-давно выбились из гнезд. По отношению к точному времени тетерятниковские часы обычно косили на оба глаза, принуждая владельца сверяться с “внутренними” часами.

Внутреннее же время перевалило за полночь, поэтому Матвей Платонович решил сварить себе брикетик гречи. Занятый неотступными размышлениями, он действовал машинально и рассеянно, и каша вышла еще более комковатой, чем обычно. Проглотив гречневые комки, Тетерятников отправился спать. Те, кто пришел во сне, имели мифологические очертания, однако их действия грешили сонной фрагментарностью, впрочем, соответствовавшей образу мыслей Тетерятникова. Сквозь сон Матвей Платонович беспокойно вглядывался в их черты, мучаясь дурными предчувствиями. И все-таки он надеялся на лучшее.

Залогом его надежд была подлинная история, случившаяся в давно прошедшем времени: волхвы, пришедшие с Востока, принесли Ему дары — золото, ладан и смирну и, получив во сне откровение не возвращаться к царю Ироду, иным путем отошли в страну свою.

Так закончилась сокровенная часть древней мистерии, в которой действовали прежние волхвы, а значит, теперь, в новой одновременной эпохе, она должна была завершиться тем же счастливым образом.

Грузчики задвинули в угол шкаф и ушли навсегда. Теперь оставалось самое трудное: смириться, что голые стены, продуваемые семью нынешними и сорока девятью будущими ветрами, есть Дом, в котором всяк остается свободен, приходя и запираясь в доме своем.

Стены в желтоватых строительных обоях и серый линолеум были на взгляд сырыми и на ощупь холодными, если бы кто-нибудь из сидящих решился поднять на них глаза или дотронуться рукой. Но ни один из троих не сделал этого, потому что в нежилом пространстве были замкнуты их тела — мужа, жены и дочери, а души в эту же секунду летели назад — туда, где дом их был вечен. В нем все оставалось по-прежнему, и никакой переезд или пожар не мог его разорить. Светлел теплый деревянный пол, высокая оконная рама описывала полукруг под потолком, а узоры лепнины легко опоясывали комнату по периметру. Все было густо населено шкафами, столами и кроватями, и каждый насельник стоял как вкопанный, зная свои обязанности и пользуясь всеми неотъемлемыми правами. Теперь, вырванные с корнем, они потеряли лица и являли такой жалкий вид, что в этих жертвах разора нельзя было узнать их же прежних — живых. Сваленные как попало друг на друга, они походили на грубые подделки тех, нежно любимых, которые до самой смерти будут приходить во снах, и сам рай представится ими меблированным, потому что рай урожденного горожанина никогда не станет похожим на сельский рай.

Три души, сделав круг, коснулись крыльями пяти рожков люстры и отлетели на запад. Поравнявшись с крышей крайнего дома, крылатки махнули на три этажа вниз, и люди пришли в себя.

Отец вынул веером сложенную карту и распустил ее по столешнице. Первым долгом нашли то, что потеряли, — Главный почтамт, а рядом дом № 13. Палец клюнул ногтем. Тут. Пока жили, карта была не нужна. Ясно как божий день: тройка от Театральной до Московского, двойка по Декабристов к Пряжке, пятерка от площади Труда по Невскому, четырнадцатый — след в след.

Палец отца летел над городом со скоростью души и, скользнув за Неву, резко взял налево. Линии Васильевского отлетали назад, и, пройдя над Смоленкой, палец сел на пустой берег. Старая карта не знала новой улицы, легшей уступом вдоль залива: голубая краска опоясывала пустынный Голодай. Теперь этот берег назывался улицей Кораблестроителей. Новые дома стояли в ряд, готовые сойти со стапелей. “Ну и пусть!” — Ксения поднялась и вышла из комнаты. За голым оконным переплетом виднелся недостроенный корпус. “Когда достроят, будет как будто двор...” Утешение выходило слабым. “Помнишь?” — она повернулась, зовя мать. Никто не откликнулся. Родители отложили карту: что вспоминать…