Елена Чижова - Орест и сын

Из-под арки с надсадным ревом лез крытый грузовик, за ним еще один — такой же. Теперь фургоны подъезжали один за другим. Шоферы глушили моторы и вылезали из кабин, грузчики, набросив на шеи длинные шлеи, тащили к открытым парадным трехстворчатые шкафы. Коробки с посудой и белые кухонные пеналы ставили прямо на снег, а на них клали мешки с одеждой и стулья — ногами кверху. “Одинаковое! — Ксения засмеялась. — Смотри, все одинаковое! Как у нас!” Ксения оглянулась. За спиной, подпирая голую стену, стояли картонные коробки — до потолка. В коробках, обернутые газетами, лежали вещи — упрятанные от глаз свидетели разора. “Удобные. — Мать пожала плечами. — Я не понимаю, что здесь?..” — Она осматривала картонную стену. “У меня руки устали”. — Ксения растопырила пальцы. “Надо разложить, расставить, занавески повесить, — мать заговорила деловито. — Руки приложить!” — “У меня устали”, — дочь повторила упрямо. Мать смирилась и пошла к двери. Ксения шевельнула пальцами, вспоминая старый обобранный дом. Руки, вязавшие коробки, сделали злое дело. Новые машины подъезжали к парадным. Одинаковые люди тащили свои пожитки. Бечевки, затянутые натуго, резали их ладони. А они несли и несли вверх, наполняя новые квартиры своими злодеяниями. Мать стояла в дверях, не окликая. Измученный взгляд обегал картонную стену, словно не зная, с чего начать. Крашеная дверная коробка забирала мать в серую раму. “Надо только взяться”. — Тыльной стороной ладони она пригладила волосы и повела на дочь ставший собранным взгляд. Слабый налет инея опылил края оконных рам. Как будто вспомнив горячие толстые ребра, Ксения приложила руку к батарее. Костяшки пальцев проехались по тощим ребрышкам, как по стиральной доске. “Купим масляный радиатор. — Мать улыбнулась, словно все брала на себя. — Все будет хорошо. Ты не бойся”. — “Я хочу старые занавески”. — Ксения не поверила.

Не успела мечта об уюте повиснуть в воздухе, как злобно рявкнул сорвавшийся с цепи звонок, и кто-то побежал за ним вдогонку. Мечта поднялась под потолок и съежилась под перекрестными взглядами там, где от угла к висящей на голом шнуре электрической лампочке растекалось грозовое пятно и, надувшись, превратилось в тяжелую тучу. Первая капля покаталась по штукатурке и шлепнулась на стол, как осенняя груша, а за ней пошли и поехали и яблоки, и груши, и сливы. Вода хлынула гладкой струей на пол, словно разверзлись потолочные хляби, и картонные коробки, груженные посудой, потемнели ниже ватерлинии. Плоды все падали и падали, засыпая берег, и кромка прилива подступала к ножкам стола, окружая их прозрачной каймой, и стало абсолютно ясно, что домашними средствами с урожаем не справиться, потому что потоп был не из домашних. Ошалевший звонок носился по площадке, и мать, ступая по воде на цыпочках, пошла открывать. Входная дверь отворилась внутрь, отогнав от порога лужу, как хорошая тряпка. За ней стоял человек в белой полотняной рубахе навыпуск. Его голова была совершенно лысой, подбородок же курчавился бородой, — как будто вся растительность этой местности сползла с черепа и держалась на щеках, уцепившись за уши. Одной рукой он жал на кнопку звонка, другой, подбоченившись, прижимал к туловищу рыжий пластмассовый таз. С верхней площадки спускался черноголовый мальчик, на бегу заглядывая через перила. Бородатый снял палец с кнопки и, не переступая порога, протянул рыжий таз.

Ксения силилась соединить таз, течь и бороду в одну ясную практическую задачу, наподобие арифметической с водой и бассейном. “Брат безумствует. — Человек ткнул пальцем в небо с таким значительным видом, словно доводился братом местному дождевому божеству. — До седьмого протекло. Тряпки есть?” — и, не дожидаясь ответа, бросил мальчику быстрое, неразборчивое приказание. Тот кивнул, кинулся вверх по лестнице и почти сразу сбежал обратно, таща за собой огромную мешковину, усаженную такими прорехами, словно мальчик только что выволок ее из схватки с другими мешками. Мужчина с треском разорвал рогожу и бросил кусок женщине под ноги: “Гоните на меня, я буду загребать”. Мать нагнулась и подоткнула тряпку под водяной край.

“Помочь?” — Ксения топталась по сухому. “Уходи в комнату, не лезь в лужу! Она у меня болезненная”, — выжимая тряпку, мать зачем-то поделилась с мужчиной. Отец поднял таз и слил его в ванну.

Работали молча, без устали нагибаясь и разгибаясь, и вода наконец пошла на убыль. С потолка больше не лило, как будто таинственный дождевой брат поставил на место небесные заслонки. Тепло запахло вымытым жильем. Мокрая мешковина перебила холодный строительный дух — задышалось свободнее и легче. Влажные полы сохли на глазах и блестели так ровно, а деревянные плинтусы так уютно темнели, что покоробленный потолок показался сущим вздором: “А, все равно… В таких желтушных обоях жить нельзя, заодно и побелим...” Мать кивнула Ксении, словно уже выполнила свое обещание.