Юрий Гончаров - Большой марш (сборник)

Но все же Павла он выделял, говорил с ним иначе, чем с Ванькой или другими, – помягче, уважал в Павле то, что он кончает учиться на инженера и знает машины и механизмы почти как сам Ворон. А себя Ворон считал лучшим механиком во всем районе.

Павла не обижало, когда трактористы, не церемонясь, за чем-либо его посылали, просили что-нибудь принести, подать – точно своего деревенского парнишку. Все они были с опытом и стажем, и если не каждый был силен в теории, то наторен трудом, и Павел со своей подготовкой, принесенной из студенческих аудиторий, чувствовал себя в их среде в самом деле вроде зеленого новичка, которому еще постигать и постигать, даже перед Ванькой, самым безалаберным из всех совхозных механизаторов.

Павел вынул из кабины помятое, поцарапанное ведро, в котором за долгую его службу перебывали все технические жидкости – всякие масла, нигролы, горючее. Это ведро он сам недавно отмыл кипятком со щелочью, чтобы при тракторе была чистая посуда и Ванька не заливал бы в радиатор воду из чего попало.

– А где тут можно набрать? – спросил он у Ворона. – Тут что, колодец, родник?

– Поищи за сараями, был там колодец. Может, только уж завалился.

Позвякивая ведром, качавшимся на кривой дужке, Павел пошел через кочковатый пустырь бывшего сада.

Солнце закатилось больше часу назад, когда выезжали из Глухаревки, но было еще совсем светло и далеко, отчетливо видно; небо тлело мягким, ровным светом зари, и свету этому предстояло гореть еще долго – весенние зори длинные.

Павел шел неторопливо, разглядывая хутор. За этим он и поехал сюда с трактористами – посмотреть. Уже два месяца жил он в совхозе, отбывая учебную практику, знал уже все поля, все совхозные земли, побывал на всех фермах, во всех совхозных отделениях, но этого хутора не видал еще ни разу.

А завтра хутора не станет. Директор совхоза объявил его целиной, – чуть свет Гришка Ворон срежет ножом своего бульдозера все кусты и деревья, сгребет их в кучу вместе с трухлявыми остатками построек, куча эта истает в огне, Ванька запашет участок тракторным плугом, сровняет его с окружающей степью, и никто, даже самые памятливые жители Глухаревки на отыщут места, на котором хутор стоял.

Ванька был доволен, что его послали пахать. Ему пообещали заплатить повышенно. Ванька подсчитал, сколько это составит и какой выйдет у него к получке общий заработок, и радовался прибытку. Он захватил из дому вареных картошек, сала и, прежде чем расположиться спать, намеревался закусить без всяких помех от жены, и это тоже его грело и делало настроение совсем радужным.

Что было в душе у Гришки Ворона, как относился к уничтожению хутора он – понять было трудно. Да и знал его Павел меньше, чем Ваньку. Ворон все делал одинаково – как бы через неохоту, как бы в сердцах, только потому, что надо, заставляют, а самому-то ему наплевать, какая и для чего работа и какой выйдет из нее конечный результат. К одной только технике была у него душа живой: когда нужно было что-нибудь подладить, подрегулировать в машине – вот тогда в Гришке проявлялись и пристрастие, и интерес, и настоящая хватка, и работал он запоем, не считаясь со временем.

А Павла почему-то разволновало, когда он узнал, что хутор обрекли на снос и он бесследно исчезнет. Разволновало, хотя, казалось бы, волноваться было нечего: событие это совсем его не касалось, Глухаревке и всем этим местам он был совершенно чужой, посторонний, да и решение директора с хозяйственной точки зрения выглядело как будто совершенно правильным: от хутора никакого проку, никакой пользы, только занимает в самом центре полей несколько гектаров хорошей земли…

От коровника на Павла пахнуло прелой соломой, навозом, гнильем. Уже второй год на хуторе не держали скота и не подправляли помещение, и оно окончательно обветшало, пришло в негодность: стены зияли дырами, проломами, клонились внутрь, наружу, многие стропила перепрели, рухнули. За коровником чернел варок, огороженный слегами. Его покрывала темно-бурая мешанина грязи. У стен коровника, по углам варка высились серые навозные кучи, прошитые побегами травы.

Бревенчатые сараи тоже были предельно ветхи. Их поставили еще в помещичью пору, не меньше как век назад, чтобы было где хранить упряжь, всякие земледельческие орудия, куда свозить с полей зерно. Озелененные наросшим лишайником, под тесовыми крышами, тоже зелеными, прогнившими, они кренились в разные стороны, до невозможности перекосив дверные проемы, оконца без рам и стекол. Чтобы завалить их совсем, не нужно было больших усилий, хватило бы просто одного крепкого нажима плечом.