Эдуард Володарский: Птицы белые и черные

— А если такой любви не будет? — вдруг спросил Робка.

— Как это — не будет? — удивилась Милка.

— Ну вот проживет человек всю жизнь, а такой любви у него не будет, что тогда?

— Значит, зря жизнь прожил, — убежденно проговорила Милка.

…Потом он провожал ее домой. И вдруг из темноты, как черт из бутылки, вынырнул Гаврош. Кепка надвинута на брови, воротник пальто приподнят, руки в карманах. Робка и Милка разом остановились.

— Отзынь на три лапти, Робертино, — улыбнулся Гаврош. — Нам с подругой потолковать надо…

Робка стоял неподвижно. Милка шагнула вперед, подошла к Гаврошу, и они вместе пошли по переулку. Остановились через десяток шагов. Робка не слышал, о чем они разговаривали, стоял стиснув зубы. Вдруг Милка быстро подошла к нему. Робка увидел кривоватую улыбку у нее на губах, а в глазах — слезы. Она шмыгнула носом, совсем как маленькая девчонка:

— Ладно, Робочка, погуляли и хватит. Не ходи за мной больше.

— Почему? — глупо спросил Робка.

— Не надо… — Она опять вымученно улыбнулась. — Тебе же лучше… и мне…

— Подожди, Мила… — начал было Робка, но она перебила его резко:

— Ну хватит! Сказала, не ходи, значит, не ходи! Надоел! Чего тебе от меня надо? Ну чего?

Робка молча смотрел на нее. Милка сказала еще грубее:

— Домой иди, малолетка, мамка заругает! — И быстро пошла к Гаврошу, на секунду задержалась возле него, и потом они пошли по переулку вместе. И Гаврош обнял ее за талию.

Робка стоял и смотрел. Жизнь обрушилась в одно мгновение…

…А отец Володьки Богдана опять запил. Соседки на кухне напряженно слушали крики из комнат, где жили Богданы. Володька с двумя сестренками, матерью и отцом занимали две комнаты. Соседки переговаривались:

— Как бы за Гераскиным бежать не пришлось.

— А что ему Гераскин? Зальет бельмы — ему море по колено!

— Чего она с ним валандается? Выгнала бы к чертям!

— Куда она eгo выгонит? Он здесь прописан. И все же какой-никакой, а мужик… Без мужика, сама знаешь, как детей ростить…

И все снова прислушивалась к крикам за стеной.

— Ишь, развоевался, паразит. Люсь, твой-то на работе?

— Во вторую смену — в час ночи придет.

— Вот как с ним без мужиков управиться? — вздохнула Нюра.

Дверь из комнаты Богданов распахнулась, и в коридор, а оттуда на кухню вбежала ревущая Володькина мать, Вера:

— О-ой, люди добрые, спасите-помогите!

Следом за ней появился в расстегнутой рубахе и босой, со всклокоченными волосами и безумными глазами муж, Егор Матвеевич, а за ним высыпали две девочки, Катька и Валька, семи и девяти лет, и Володька. Вера вбежала на кухню и спряталась за спины соседок. Блузка на ней была разорвана. Женщины молча сгрудились, загородив плачущую Веру. Егор Матвеевич, наткнувшись на неожиданное препятствие, остановился, шатаясь. В руке покачивалась тяжелая скалка для раскатывания белья.

— Б-бабы-ы, рраззойдись! Или всех пор-решу!

А дальше было малопонятно, как все получилось.

Кажется, первой кинулась на Егора Матвеевича самая старшая, Полина, работавшая кассиршей в магазине. За ней ринулись Нюра и остальные. Скалку отняли, Егора Матвеевича свалили на пол и принялись дубасить, толкаясь и мешая друг другу. Он хрипел и отбивался.

— Коллевтивом на меня, да? Коллевтивом? — хрипел Егор Матвеевич.

— До смерти не забейте, бабоньки! — испугалась жена Вера.

А в дальнем углу кухни сидела восьмидесятитрехлетняя старуха Роза Абрамовна, курила, опершись на палку, длинную папиросу «Герцеговина Флор» и безучастно наблюдала за потасовкой. На длинном костлявом пальце левой руки сверкал старинный золотой перстень с большим бриллиантом.

Кто-то из соседок снял растянутую под потолком для просушки белья веревку, и Егора Матвеевича скрутили по рукам и ногам, усадили на стул и привязали к нему. И напоследок отвесили пару оплеух. Отделали они его сильно — под глазом лиловел синяк, нос расквашен, на щеках и шее широкие царапины.

— Вера, не вздумай развязывать! — кричала разъяренная Полина. — Пусть до утра охлаждается!

— На фронтовика — коллевтивом? — мычал Егор Матвеевич. — Ладно, я вас тоже! Как Наполеон, по частям бить буду!

— Вот мужики с работы вернутся, они с тобой потолкуют!

— Развяжите, мегеры ползучие! Насильницы!

Володьку Богдана трясло, как в ознобе. Мать уже увела Катьку и Вальку в комнату, одна за другой расходились соседки, и скоро остались Володька, Егор Матвеевич и старуха в углу кухни.

— Володь… — позвал отец. — Там в валенке, под кроватью… чекушка лежит… принеси…