Эдуард Володарский - Птицы белые и черные

— Афанасий Платоныч, ты? Ага, наконец поймал тебя! Чем занят-то?.. Ну, и я смотрю… Там же мой пасынок на ринге… Ну да, ну да, Крохин… Да с чем поздравлять-то? Да брось! Ты вот ежели завтра на девяносто пятый объект блоки без опоздания подвезешь, так я тебя не только поздравлю, я тебя расцелую, магарыч поставлю, ей-богу!.. Да, голуба, ты уж распорядись, постарайся! Мы в этом квартале из-за твоих шоферов план не выполним. А с кого спрос будет? С прораба, а то как же… И стекловату, Афанасий Платоныч! Монтажникам перекрытия стелить нечем, стекловата кончилась… Ага… Дом хорош, красавец! Приезжай, посмотришь… Всем некогда, милый… Так распорядишься? Чтоб часикам к восьми блоки… Для начала машинок пять мне адресуй… Ага… ага… Ну будь, дорогой, будь здоров… — Федор Иванович положил трубку, поскреб открытую грудь и выругался: — Черт бы тебя побрал, козел плешивый!

Потом побрел обратно в комнату. Уселся в кресло перед телевизором. Закурил папиросу, без всякого интереса наблюдал за тем, что происходит на ринге.

…Как-то забыл Федор Иванович дома обед, и Витька привез его прямо на стройку. Москва начала строиться. Росли кварталы Черемушек и Юго-Запада. С утра и до вечера ревели там самосвалы, стрелы кранов ворочались в небе.

Федор Иванович стоял в дверях прорабской и ждал Витьку. На самом верху кирпичного корпуса копошились фигурки рабочих. Была весна, порывами налетал холодный, мокрый ветер. Самосвалы изрыли землю вокруг корпуса, сплошная грязь. Внизу рабочие разгружали кирпич с самосвала.

Витька вынырнул через щель в заборе, остановился и, задрав голову, глазел, как в светлом, весеннем небе бесшумно плыла стрела башенного крана с подвешенным грузом — штабелем кирпичей.

— Пришел! — закричал Федор Иванович и помахал рукой. — Дуй сюда!

Витька оглянулся и побежал, перепрыгивая через груды битого кирпича. Один раз он споткнулся и чуть не упал.

— Кастрюлю разобьешь! — заволновался Федор Иванович.

— А то, что я себе руку мог сломать, тебя не волнует, — подходя к нему, проговорил Витька. Он был уже рослым, худощавым парнем. Кепка сдвинута на затылок, потрепанное пальто маловато, да и брюки коротковаты, и от этого он походил на худого грачонка.

Федор Иванович выхватил из его рук кастрюлю и пошел в прорабскую.

— Я тебя час назад ждал…

— Не мог, на тренировке был… У меня районные соревнования на носу, — огрызнулся Витька.

— С моим желудком по часам питаться надо, — бурчал отчим. — Соревнования у него… Работать бы шел… Такой верзила, а другого занятия, как кулаками махать, не нашел…

Витька промолчал. Он смотрел в пыльное окно прорабской на стрелу крана. Теперь она двигалась в небе без груза, но так же медленно и величаво. Вдруг Витька оглянулся на отчима.

Сидит усталый человек в брезентовом плаще с откинутым на спину капюшоном, медленно жует, уставясь невидящим взглядом в одну точку.

— Всю старую Москву ломают, — сказал Витька.

— Угу… работы много… Жилье людям строим, а ты думал как? — Федор Иванович покосился на него, спросил: — Двоек много сегодня получил?

— Все мои, — Витька зябко передернул плечами. — Весной экзамены сдам и работать пойду. Не бойся, твой хлеб есть не буду…

Федор Иванович вскинул голову, в глазах промелькнуло удивление.

— Не любишь ты меня, Витька, — вздохнул он. — Сколько лет живем, а все волком смотришь… Разве я тебе на хлеб намекаю?

Витька молчал, отвернувшись к окну.

— Эх, ты-ы… — качнул головой отчим.

В прорабскую, гремя сапогами, ввалились трое рабочих. И все трое сразу загалдели, перебивая друг друга. Один из этих троих был совсем молодой, чуть-чуть постарше Витьки.

— Ну что ж они делают-то, Федор Иванович, разве ж так работают?

— Да погоди ты, — перебивал его другой.

— Раствору понавезли пропасть, а кирпич на верха не подают… Крановщик говорит…

— Да погоди ты, — опять перебивал его второй. — Ты пойди глянь, как они энтот кирпич…

— Раствор-то каменеет, его ж потом ломом не возьмешь…

— Да погоди ты со своим раствором! — взъерепенился второй. — Ты пойди погляди, как они энтот…

— Что ты меня годишь, что годишь?! — обиделся второй. — Три корыта наверх подали! Что я его, заместо каши хлебать буду?!

— Нет, Федор Иванович, ты поди…

Сначала Федор Иванович продолжал мрачно и спокойно жевать, будто вовсе и не к нему обращались. Потом он вдруг так шарахнул кастрюлей по столу, что рабочие разом притихли.

— Развели базар, понимаешь, — тихо сказал он. — Пообедать не дадут! י