Владимир Соколовский - Превращение Локоткова

Два года назад Миша был послан в командировку на Север. Дома, в одном из городов средней полосы России, у него осталась жена, которую он очень любил. Первый год все шло нормально, они часто писали друг другу, а однажды она даже приезжала к нему на несколько дней. Потом у него что-то застопорилось с отпуском, он стал томиться, задумываться, — в это время пришло от нее письмо: наша любовь не была любовью, а недолгая совместная жизнь — просто глупая ошибка. Она счастлива, что вовремя это узнала. Узнала лишь потому, что полюбила другого человека. И он, Миша, не должен на нее обижаться, ибо подлинное чувство должно внушать уважение. И еще — если уж говорить, то до конца! — этот человек во всем превосходит его, бывшего мужа: умен, талантлив, блестяще образован, посвящает ей стихи и рассказы. Ни о каком восстановлении отношений не может быть и речи. И вдобавок ко всему — прислала фотографию своего нового избранника! Мужик как мужик, даже симпатичный, но ведь и Миша тоже не урод! — рассуждали посвященные в суть дела вертолетчики. Первой Мишиной реакцией было — немедленно ехать домой, и на месте разобраться в ужасном вопросе. Но как раз свалилась уйма работы, на бортмехаников оказался дефицит, и отпустить его значило для эскадрильи — вывести на какое-то время из строя целый экипаж. Никто на это, конечно, не пошел. И сам Миша притих на некоторое время, и только восклицал иногда в подходящем и неподходящем месте, разглядывая фотографию соперника: «Умнее! Талантливее! Что за ерунда! Никакой особенной уж красоты…» Он начал весьма тщательно следить за собой: одеваясь, долго чистил китель и брюки, рубашки носил только свежие; отпустил какие-то особые бачки, постригаться и делать прическу летал с оказией в далекий райцентр. Все это не выходило за рамки, и никто не подозревал, чем может кончиться. Кончилось же — в то утро, когда Миша заявил командиру, что больше выходить на работу не будет, ибо принимается за труд над произведением, которое должно доказать всей жене и миру его выдающиеся ум и талантливость. Так в седьмом номере маленькой северной летной гостиницы появился свой сумасшедший. Миша был тихий: с утра он тщательно брился, чистился, одевался в свой мундир, садился за работу. Когда хотел есть — заходил в открытые номера, где были люди, и молча стоял у порога. Летчики и техники кормили его, не давали в обиду и как-то умело защищали от длиннорукого начальства. «Мало ли с кем из нас не может случиться такое!» — наверно, думали они. К локотковскому водворению в Мишин номер уже весь угол был завален тетрадями в клеенчатых обложках, а бывший бортмеханик писал свое творение в сплошную строчку, без всяких интервалов между словами. Когда Миша ушел добывать себе еду, Локотков заглянул одним глазом в тетрадку. «… Эх, беда! Ну что, Миша, ты, простой технический индивид, мог сказать человечеству умного и талантливого? А вот заставила же любовь поверить, что можешь, и — свела с ума. Как же она была сильна! Но ведь не поднимешься насильно до высокого, если не дано природой…»

Эпизод с Мишей вроде только мелькнул, и исчез из жизни Валерия Львовича, — однако потом он не раз возвращался к нему, думал о нем, пытался осмыслить, что же произошло, все-таки, с несчастным вертолетчиком. Погибнуть из-за женщины — молодому парню, при деньгах… И рассказ о Мише неизменно приобретал в устах Локоткова ироническую окраску. Друзья тоже посмеивались. Только жена, Ирка, как-то сказала: «Ты бы не смеялся над тем, чего не понимаешь». «Не тебе, с твоим умишком, судить, что я понимаю и что нет!» — огрызнулся он. Продолжать разговор не стал, чувствовал: в чем-то она права. Ну, и Бог с ней…

Так что любовь существовала для Локоткова в основном как понятие умозрителььное. Даже чувство к Лиле Сушко, прорезавшееся в заключении сильно, на уровне сердечной страсти, Валерий Львович не считал любовью. Все-таки в нем был оттенок практичности: с кем жить, как устраивать жизнь после отбытия наказания? А еще было — он сидел на корточках, тыкался носом в упругую щеку дочери Юльки и плакал, прощаясь с нею. Вот тогда сердце готово было остановиться, и слезы сами лились из глаз. Невероятное потрясение! Но одно дело — отношение к своему ребенку, и совсем другое — к женщине.

Уезжая на новое место работы, Валерий Львович еще в областном городе купил и взял с собой на всякий случай бутылку шампанского. Будто предвидел, что случай этот обязательно представится, и даже невдалеке. Слотин, узнав еще днем, что у коллеги есть такое богатство, даже ахнул от его прозорливости. Так что с этой стороны они к себе претензий не имели. Локотков пододелся потщательнее, причесался перед зеркалом, и они пошли в гости.