Владимир Соколовский - Уникум Потеряева

Я спросил, где он хранит это кольцо, и он ответил, что оно спрятано где-то в бане, в которую я его лично переселил, в соответствии со своим революционным правосознанием.

Скоро меня отпустили, поняв, что я могу принести пользу большевизму. Я вернулся в Потеряевку, обшарил всю баню, где жил Красносельский, но ничего не нашел. Тогда я стал ездить в арестное, просить свидания как бы для того, чтобы подкормить земляка и товарища по несчастью, и выспрашивать, где спрятано колечко. Но он только смеялся, подмигивал, и вел бестолковые разговоры. И мне ведь тоже нельзя было это делать до бесконечности, чтобы не заподозрили антисоветскую связь. Потом пошла мобилизация на Колчака, я был у него в плену в Маньчжурии, где он держал лагеря в соответствии с международными законами, чтобы пользоваться помощью Антанты. Там померло много народу, многих казнили, а я остался цел, и опять вернулся в родную Потеряевку. Виктор Евгеньевич был уже там, только жил не в бане, а в бывшей конской конюшне. Я выпил вечером браги, пришел к нему и потребовал сдать кольцо, как предмет буржуазной роскоши. Он оскорбительно засмеялся, полез куда-то под стреху, достал кольцо и показал со словами: «Вот, видишь? Больше не увидишь!» Тут я не выдержал и в припадке революционной ненависти рубанул его верной саблей, привезенной когда-то из клоаки Юго-Западного фронта и дожидавшейся меня на чердаке родного дома. Увидав, что он мертв, я взял кольцо и сразу спустился в низину. Там было темно, холодно, и я не видел никаких знаков, только под утро на меня напал огромный орел, сбросил шапку, изодрал гимнастерку на плечах и нанес раны на лице и голове.

Больше я туда не ходил, колечко хранил, как трофей, и всю болтовню бывшего барина считал суеверием и мракобесием. В 1923 году я женился на девице Устинье Филипповне Косковой, и в том же году был отправлен на месячные курсы сельских совработников. После них сперва служил делопроизводителем в волисполкоме, потом волостным милиционером, потом меня перевели в Малое Вицыно, в земотдел, а потом председателем колхоза в Шкарятах. Оттуда меня сняли за невыполнение сельхозпоставок, а фактически по доносам подкулачников, и я опять устроился в земотдел. 26 мая 1937 года я был арестован как японский шпион, потому что в 1919–1920 годах находился в плену на территории Маньчжурии, и был приговорен к 20 годам исправительно-трудовых лагерей. Дома у меня остались жена, дочка и сын. Их не трогали, только жену уволили из редакции, где она работала машинисткой, и ей пришлось устроиться откатчицей на лесобиржу. Я, как мог, поддерживал их из мест заключения, писал, что справедливость победит и коммунизм восторжествует. Но когда началась война, жене пришлось ехать по деревням, менять вещи на продукты, и в моей родной деревне Потеряевке она обменяла реквизированный мною у помещика Красносельского перстень с камушком на ведро картошки в избе Степаниды Фокеевны Буздыриной, да и то она не хотела давать картошку, утверждала, что это ихнее колечко и что его украли из ихней избы в 1915 году, когда жива была еще ее мать, внучка Фетиньицы и правнучка Акулиницы, сожительницы художника Кривощекова. Вот как обернулась жизнь! И барин-вор, как я считаю, получил по заслугам. Но что говорить про него: он был виноват перед народом уже по обстоятельству своего рождения. А я был ничем не виноват, отбыл почти полностью срок, честно трудился и медбратом, и дневальным, и завбаней, и заведующим продпунктом, и никогда не боялся заявить о своей преданности Советской власти. Из заключения я вышел с прежней верой в партию. Жена моя умерла к тому времени от непосильного труда, сын встал на преступный путь, а дочь заканчивала в Емелинске кооперативный техникум. Меня восстановили в партии, выдали два оклада в компенсацию за пережитые страдания, определили как бывшему ответработнику персональную пенсию местного значения, и я продолжал жить и трудиться во имя ленинских идеалов. Но, поскольку сам я родом из Потеряевки, и у меня там осталась родня, я часто навещал это село. Жена писала в лагерь, какая история вышла с перстеньком, и я наведался к Буздыриным, чтобы объяснить все недоразумение. Но Степанида Фокеевна мне сказала, что колечко она отдала на свадьбу своей невестке Марье Кривощековой, прозвищем Португалка, якобы она родом откуда-то из-за кордона.

Теперь я вспоминаю все огневые годы, делюсь воспоминаниями с молодежью, пишу письма с одобрением политики партии и правительства. Некоторые случаи из моей жизни заслуживают целой книги, но из-за отсутствия литературного дара я не могу это сделать. Прошу ходатайствовать перед Союзом писателей, чтобы они выделили мне человека для написания моих книг. А пока историю с перстнем художника-крепостного, скончашегося под игом ужасного гнета феодализма, можно использовать как краеведческий материал в нашей районной газете «Маловицынская правда». Или переделать его на рассказ, и опубликовать как художественное произведение, с соответствующей оплатой.