Владимир Соколовский - Уникум Потеряева

— Куда это он? — спросил Посяга, глядя на прыгающую в вечернем зыбком мареве фигурку.

— Домой отправился, — молвил Опутя. — Я, мо, не дурак, — ночь возле костра дыбать. У меня, мо, и койка есть. У меня, мо, и так хроническая простуда.

— Ну и подумаешь! — бодро вскричал Посяга. — Нам и вдвоем, небось, нескучно будет!

— Видишь ли, Паша, — вкрадчиво сказал Опутя. — Такое дело: я тут договорился, понимаешь, с одной… Так что ты уж это… действуй, понимаешь, короче!

— Вот ни хрена себе! Ведь договорились, что вместе. Мне тут, поди, скучно будет!

— Ну, не поверю. Ты же у нас романтик, рыцарь дальних дорог. Одинокий ковбой. Верная Рука, друг индейцев. Ветер странствий гудит в парусах и заднице. Посидишь, помечтаешь. Подведешь итоги и наметишь вехи. А мы подрулим часикам к пяти, и — снова вперед! Ладно, пока, некогда мне!

Не то чтобы Посяга был сильно расстроен предстоящим одиночеством: в какой-то мере оно его даже устраивало: что, действительно, может быть лучше летней ночи, проведенной под звездами? Да и зимней. Да даже и осенней, пожалуй. Суровый романтик, сильный мужчина, не лишенный чувств — таков был его идеал. И он старался ему соответствовать.

— Эй! — крикнул он вдогонку Опуте. — У меня же ничего… Оставь свою балду, на всякий случай.

И тот отдал ему боевой трофей — украденную из музея булаву разбойного атамана Нахрока. Теперь стало спокойнее, и можно было разжигать костерок.

И вот он запалился; Посяга сел на притащенную сушинку, и жадно вдохнул густой воздух: а-а-ахх!!.. Подвесил котелок с чаем. От недальнего древнего, изъеденного пня шло голубое свечение, и он подумал: «Сколько же ему лет? Весь светится, словно гнилушка». Пожалел, что не взял с собою подруги-гитары; но и без нее замечательно выпелась над костром давняя любимица:

Слезы застлали взор Рататуева слуги: безусловно, ему была знакома суровая мужская тоска одиночества! И, отерев их и глянув на костер, он встрепенулся.

Вокруг объявились и затусовались странные личности. Похожий на гнома карлик в поддевке, жеваная личность с тухлым взором, похожая на деревенского алкаша, шныряющая лиса-огневка, большой толстогубый гриб, свесивший ножку с притащенной им же аккуратной охапочки; птица хлопала крыльями, топотала и клекотала в небольшом отдалении; змея резко двигала головою, свиваясь и развиваясь. Насквозь просвечивающий казак сидел на земле и, напевая, что-то ладил в своей амуничке. А девчонка в несовременном платьице с виднеющимися из-под подола панталоничиками шлялась тут же, норовя то толкнуть, то зацепить, то укусить. Визгливо хихикала. Но вообще она была какая-то непонятная: то объявится в полном объеме, то повернется и станет плоской, словно ее содрали с картинки.

Вся эта гоп-компания активно не понравилась Посяге. Ведь только присел! Да дадут или нет хоть когда-то покой?!

— А ну тихо, — скомандовал он. — Замолчали? Теперь слушай сюда: в шеренгу по одному, и — чтобы никого больше здесь не видел. Все поняли? Даю минуту. Время пошло.

— Ah, mоn аmi, сrоуеz quе jе sоuffrе аutаnt quе vоus, маis sоuеz hоmmе, [40] Ах, мой друг, поверьте, я старадаю не меньше вас, но будьте мужчиной (франц.). — послышался вдруг вблизи голос с бархатными раскатами; Посяга огляделся, но не увидал его обладателя.

— Шагом марш, я сказал.

— J'аi реur, j'аi реur! [41] Мне страшно, мне страшно! (франц.) — девчонка взвизгнула, захохотала, и, догнав лису, принялась валять ее по траве.

— Ну, хорош. Давайте теперь так: кто первый?

О том, чтобы Посяга испугался окружившей его мелюзги, не могло быть и речи. Он никогда, ничего и никого не боялся, и это соответствовало всем принципам боевой философии. Во всех школах, где его учили быть сильным и искусным, ему противостояли настоящие мужчины, а не такие задрипанные шмакодявки. Да он размечет их на молекулы.

Собравшись внутренне, Посяга мгновенно установил в себе состояние пустоты просветленного духа, позволяющее освободить мозг от условностей цивилизации, достигнуть гармонии с природой и самим собой. Сконцентрировал в нижней части живота внутреннюю энергию ки, и принял стойку непоаши-дачи (из стойки кокутцу-дачи передняя нога подтягивается к задней до тех пор, пока не поднимется пятка, и опора будет приходиться лишь на основание стопы. Колено передней ноги будет сильно согнуто, а задняя нога, наоборот, слегка выпрямится. Соответственно произойдет перемещение центра тяжести на ноги. Если нога, расположенная впереди, отрывается от пола, это не должно отражаться на положении и устойчивости задней ноги.) И, создав пальцами левой руки фигуру накадаки-кен, с криком «КЬЙЯ-ААА!!!» Посяга ринулся на мужичка-алкашика. Предвидя, что противник может использовать прием ои-зуки-шодан, провел левой блок сото-уде-уке. Однако мужичок как-то неожиданно, между делом, подсунулся к нему под ноги, — и Посяга, кувырнувшись через него, улетел в сырую траву. Девица истерически хохотала и кричала: «Убей его! Убей его!..». Посяга поднялся на ноги, — но снова едва не упал: змея упруго напрыгнула сзади, пытаясь свалить. Ах, вот как. Что ж, вы сами этого хотели. Он упал, перекатился к сумке, и выхватил оставленную Опутею булаву.