Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

У отеля «Прадо» ей встретилась компания высоких мужчин и белокурых женщин в драгоценностях, куривших сигареты. В зубах у них поблескивали мундштуки. А они даже не были гринго, говорили по-испански.

— Побыстрее, Пичи, схватим такси.

— Иду, chéri [2]. Только поправлю накидку.

— Увидимся у Бобо, Норма. Не опаздывай, оргии обязывают к британской пунктуальности…

— И, кроме того, когда начинается вакханалия, каналья Бобо подменяет ром «негрита» текилой.

— Чао, милочка!

и походили на богов, снизошедших сюда, на тротуар, и возвышавшихся, как статуи, над всеми остальными, точно над жалкими червями, да что над остальными, над ней самой, бессознательно присоединившейся к ним, ощущавшей себя родной сестрой торговцев выцветшим барахлом, хафпрайс, беричип [3], продавцов лотерейных билетов, газетчиков, нищих, таксистов, людей в промасленных рубашках, платках, вельветовых брюках, рваных сандалиях, которые нескончаемым потоком двигались по проспекту. Но в ближайшем табачном киоске, притулившемся между двумя ларьками — с сумками из крокодиловой кожи и с засахаренными земляными орехами, — она купила за два песо алюминиевый мундштук.

Хуниор трещал, как сорока, не забывая в то же время тискать грудь Пичи. Такси то и дело встряхивало — в дождливую ночь колдобин не избежишь, — и каждый раз при этом Хуниор наваливался на Пичи. Она отвернулась и посмотрела на часы.

— Увидишь, какие сногсшибательные вечера устраивает Бобо… Там будут поэт Мануэль Самакона, Эстевес, философ-экзистенциалист, принц Вампа (этот прямо из комедии плаща и шпаги), Шарлотта Гарсиа, ее весь мир знает, и куча всяких аристократов, художников, педерастов: словом, весь Мехико. Бобо время от времени вдруг меняет освещение, и его не шокирует, если какая-нибудь парочка на полчасика запирается в его туалетной. Все это люди, умеющие жить! Мой отец фантастическая личность. Всякий раз, когда я собираюсь к Бобо, он ворчит за своим corn-flakes [4]: «Развратники, алкоголики, наркоманы». Просто смешно, правда? Бедный старик только так и умеет говорить — как будто составляет опись имущества. И вечно у него одна и та же песня: он, видите ли, self-made man [5]. Но пока он выдает мне месячное содержание, я молчу, пусть только гонит монету.

Пичи положила на плечо Хуниору свою головку в кудельках, как у пуделя.

— Как это восхитительно, Хуниор! Ты знаком со столькими интеллектуалами! Ведь это, как говорится, сливки общества. Не думай, мне тоже стоило большого труда добиться самостоятельности и отделаться от этих занятий по психологии — один бог знает, какой комплекс у меня развился бы от них. Хм-м, каким «Yardley» [6]от тебя пахнет…

Такси остановилось перед большим домом — балконы, облицованные цветной мозаикой, стеклянная гладь фасада, — из penthouse [7]которого доносился звон бокалов.

— Послушай, — сказал Хуниор шоферу, — теперь съезди за одной сеньорой на Монте-Арарат, тридцать девяносто четыре. Дашь гудок, и она выйдет.

— Не могу, начальничек, — ответил шофер, почесывая красный шрам на лбу. — Я бы с превеликим удовольствием, но сегодня никак не могу.

— Как это не можешь? С каких пор мы стали так привередничать? — накинулся на него Хуниор, слегка поддергивая рукава, чтобы были видны манжеты его шелковой рубашки: он мысленно уже перенесся в зал Бобо.

— Нет, правда, не могу, — упирался шофер. — В любой другой день я бы и слова не сказал, а сегодня не могу. Барриладо черт-те где.

Хуниор вытащил зажигалку и посветил в кабину.

— Значит, Хуан Моралес, номер тридцать семь двести сорок два? Что же, поговорим с хозяином парка…

Хуан Моралес улыбнулся.

— Вот испугал-то, — бросил он и поехал. Сдержав желание матюгнуться на прощанье, он почесал шрам, взял вторую скорость и принялся насвистывать.

— Обнаглели, с каждым днем все больше наглеют, — пробормотал Хуниор и под руку с Пичи вошел в лифт.

— Поцелуй-ка меня покрепче, толстушка, вот так… Не кочевряжься.

— Потом, Хуниор… Помнешь накидку. Лучше рассказывай дальше. Кто еще будет?

— Ну, из старой знати — Пимпинела и Золотко, которую теперь, с легкой руки Пьеро, называют — просто блеск! — плохой девочкой из хорошей семьи… Да, еще некий Сьенфуэгос. С этим поосторожней. Держись от него подальше.

Полированная дверь открылась, и в нос ударил табачный дым, перебивая ароматы, поднимавшиеся из кокетливых курильниц, и запахи изысканных духов. Пичи и Хуниор вошли, громко смеясь.

— Бобо, Бобо!

— А, дорогие! Входите и приобщайтесь к вечным истинам. Где-то здесь ходит индеец с подносом, разносит пития. Voici. Oh, Rimbaud, le temps des assassins [8].