Елена Артамонова - Исповедь Дракулы

Вскоре в Зульцбах вернулась тишина, которая царила до той поры, пока ее не нарушил щебет приветствующих рассвет птиц. И вот уже лучи солнца коснулись черепицы крыш прижавшихся друг к другу домиков, а гордые петухи возвестили о начале нового дня…

Михаэль Бехайм любил хорошую жизнь и умел наслаждаться каждой ее минутой. Это солнечное светлое утро сулило ему прекрасный день, где все события шли по раз и навсегда определенному плану. Плотно позавтракав и одарив циничным комплиментом служанку, преуспевающий стихотворец вышел из дому. Он намеревался совершить привычную ежедневную прогулку, посетив небольшую живописную рощу на краю городка.

Пробуждение природы и безмятежный покой навевали поэтическое вдохновение, и в голове пиита даже возникло изящное четверостишие, коее вполне могло украсить его очередную поэму. Впрочем, платили Бехайму деньги не за описание красот природы, а за жесткие сатиры на злобу дня. Исполняя волю сильных мира сего, он получал неплохие деньги, и такое положение дел вполне устраивало стихотворца. Должность старосты в родном Зульцбахе приносила Бехайму недурные доходы, но гонорары за поэмы существенно скрашивали жизнь.

В роще было тихо. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь молодую листву, придавали пейзажу необычный зеленовато-золотистый оттенок. Пели на все голоса потерявшие голову от любви птицы. Поскрипывал под ногами песок тропинки. Внезапно Бехайм резко остановился, почувствовав тревогу. В какой-то момент стихотворцу показалось, будто за ним следят. Рука сама собой потянулась к поясу, с болтавшимся на нем кошельком. Вокруг никого не было, однако природа уже не казалась такой безмятежной, тая в себе скрытую угрозу. Бехайм начал озираться по сторонам, но все же упустил момент, когда из-за кустов выскочил какой-то оборванец и с сакраментальным:

– Жизнь или кошелек! – преградил ему дорогу.

Перепуганному стихотворцу было дорого и то, и другое, но все же благоразумие возобладало над корыстью, и он дрожащей рукой протянул грабителю кошелек:

– Пожалуйста, берите все, только не убивайте меня! Умоляю!

Грабитель резко потянул на себя протянутую руку, одновременно вонзая в грудь Бехайма длинный, блестевший в лучах утреннего солнца нож. Стихотворец медленно опустился на колени, из уголка его рта потекла струйка крови. Нанесенный уверенной рукой удар был смертелен, но убийца еще раз вонзил нож в грудь жертвы. Затем, небрежно сунул за пояс кошелек, даже не посмотрев, как велика оказалась его добыча.

Бехайм был еще жив, но жизнь оставляла его вместе с вытекавшей на молодую траву кровью. Убийца выдернул из раны нож, вытер лезвие, спрятал его за голенищем сапога. Мутнеющие глаза Бехайма следили за каждым его действием, впрочем, мозг придворного пиита уже почти не сознавал происходящего. И, конечно же, Бехайму не дано было знать, что на клинке, пронзившем его грудь, запеклась и кровь брата Якова, расставшегося с жизнью три дня назад. Убийца сбросил зарезанного монаха в расселину между скал, и никто так и не обнаружил его тела. Неприметный служитель церкви исчез без следа, словно растворился в воздухе, а затем в уютной роще на краю Зульц-баха оборвалась жизнь последнего свидетеля того, как возник донос на князя Валахии Влада Дракулу. Теперь, в случае проведения инициированного Ватиканом расследования, никто бы не смог сказать, откуда взялись анонимные рукописи, легшие в основу доноса, а затем и многочисленных германских повестей, создавших образ «великого изверга».

В роще было тихо. Солнечные лучи пробивались сквозь молодую листву, блестели на луже быстро сворачивавшейся крови. Пели на все голоса потерявшие голову от любви птицы…

Звонкий смех выдавал молодость тех, кто собирался в роскошных покоях одного из королевских дворцов. Несколько очень юных девиц, чьи богатые платья и аристократическая бледность кожи свидетельствовали о знатном происхождении, занимались рукоделием, расшивая натянутую на большую раму ткань. Впрочем, работа шла небыстро, хорошеньких рукодельниц больше занимали разговоры, нежели вышивка. Болтали как всегда о том, что испокон веку занимало девушек – о скором замужестве и потенциальных женихах.

Одна из рукодельниц, чье лицо привлекало юностью и необъяснимой симпатией немного неправильных черт, вдев в иголку шелковую нить, вступила в общий разговор:

– Вы говорите об этих господах, как о достойном выборе, но мне кажется, что в своих мечтах надо желать большего. Это знатные и благородные юноши, но иногда, закрыв глаза, я вижу на своем челе королевский венец…