Фридрих Горенштейн - Ступени

Ночь Юрий Дмитриевич проспал беспокойно, он часто вскакивал, садился на постели, у Юрия Дмитриевича разболелся живот, и Нина готовила грелки, кипятила чай, чистила лимоны. Заснули они лишь под утро, но ненадолго, так как часов в десять раздался стук в дверь. Вошли участковый с целлулоидной планшеткой, управдом в парусиновой куртке, врач и два санитара. Участковый и врач отозвали Нину в сторону и начали ее в чем-то убеждать. Нина сердито потряхивала головой и говорила:

— Вы не имеете права… Я буду жаловаться…

В дверь заглянула Лиза с Дашуткой на руках.

— Если их не уберут, — крикнула Лиза, — я буду писать в Верховный Совет… Я уборщица, я трудящийся человек… Он мне ребенка покалечил… И всю ночь бегают, шумят…

— Вас не спрашивают, — крикнула Нина, — вы врете всё, никто не калечил вашего ребенка… Вы мерзавка…

— Нина, — сказал Юрий Дмитриевич, морщась, — зачем… Всё идет как надо… Когда Иисуса пришли забирать, Петр отсек ухо у раба… А раба звали Малх… Это ведь так нелепо… То есть не то нелепо, что раба звали Малх… Я путаюсь…

— Зачем мы переехали в эту берлогу, — всхлипнув, сказала Нина. — Мы уедем… — Я созвонюсь… Это всё Бух…

— Бенедикт Соломонович ошибся, — сказал Юрий Дмитриевич, — и я ошибся… И эта бедная женщина с ребенком… Мы ей действительно мешаем… Впрочем, видишь, как ты меня сбила… Я сказать что-то хотел… Продолжить… Сейчас меня заберут в клинику… Мы будем редко видеться… И ты хочешь, чтобы я уподобился тому парашютисту… Чтоб последними моими живыми движениями было отряхивание снега с комбинезона… Жена… Я о том продолжить хотел… О современном звучании Христа. Живое не может быть символом, это нелепо… Помнишь, в послании к евреям сказано: «Бойся Бога живого…» Для того чтоб сменяющиеся поколения не были разорваны, должны быть какие-то сквозные символы… Живое — это сочетание многого, символ — это хранитель чего-то одного, доведенного до крайности… Так же как Венера, хранительница вечной красоты, также как Моисей, хранитель вечной мудрости, Христос — хранитель вечной доброты… Когда наступит последний день человечества, красота исчезнет вместе с телом, мудрость сольется с всемирной мудростью — как, не знаю, может, с помощью кибернетики… Но вечное добро останется на земле, ибо кибернетика тут не властвует… Вечное добро будет последним деянием человека на земле, его последним вздохом, его последней мыслью, которая переживет тело… Что же это такое добро, и что есть вечное добро… Тут противоречие… Вечное, идеальное добро — это то, что давно уже известно людям, но понадобится лишь в конце… Каждодневное же добро — это то, что требуется сегодня, ежечасно, ежесекундно, но оно неизвестно, и в поисках его люди и мечутся, страдают… Идеальное большое добро — это общий ответ: «Возлюби врага своего». Как в арифметике… Достаточно заглянуть на последнюю страницу, но в задачке ответ этот раздроблен по десяткам вопросов, по миллионам вопросов… — Юрий Дмитриевич смешался и замолчал.

Участковый, сидя на стуле, незаметно переложил планшетку из правой руки в левую, на случай, если псих кинется на него. Управдом, опасливо озираясь, отошел к дверям. Лиза с Дашуткой исчезли.

— Ну вот, — сказал Нине врач, врач был молод, во рту у него поблескивал золотой зуб, — вот видите… Состояние крайне опасно… Тут требуются специальный надзор и уход, который может осуществить лишь подготовленный персонал… У больных такого рода попытки к убийству окружающих, к самоубийству обычно тщательно подготовлены…

— Молодой человек, — сказал Юрий Дмитриевич, — не слушали ли вы лекций по нервным болезням у профессора Пароцкого? Там приводится любопытная притча о больном Н., охотящемся в лесу, и мальчике, собирающем грибы… Впрочем, судя по вашим глазам, вы эту лекцию пропустили…

— Юрий, — сдерживая слезы, говорила Нина, — здесь носки… Видишь, я кладу их тебе в чемодан отдельно… А здесь носовые платки…

— Иди сюда, — сказал Юрий Дмитриевич, — оставь платки… Посиди со мной, жена моя…

— Ваша жена во многом виновата, — сказал врач Юрию Дмитриевичу, — из эгоистических побуждений она мешала применить клинические методы лечения…

— Ничего, — сказал Юрий Дмитриевич, — прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много. А кому мало прощается, тот мало любит…

Юрий Дмитриевич оделся, взял чемодан. Два санитара стали по обеим сторонам его. Впереди шел участковый, а сзади врач. Соседи на улице выглядывали из окон и дверей, показывали пальцами, перешептывались.