Павел Кочурин - Изжитие демиургынизма

4

Высказав это, Андрей Семенович насторожился, будто к чему прислушиваясь в се-бе. Подошел к холсту, быстрым движением смешал краски на дощечке и сделал несколько мазков кистью на середине картины. Что-то разом изменилось в ней. А причиной того было возникшее движение над полем, закружившее в вихре волну света… Волна эта вызвала неслышный. А только угадываемый звук. Он уходил ввысь, и с нее каким-то уже новым светом опускался на ниву. Художник этот звук, увлеченный им, и задержал на холсте. одни таинственные волны улетали ввысь, в небо, другие, перестав таиться, спадали с выси и проникали вглубь земли. Художник долгое время и выжидал этого мига — явленной ему тайны поля. И тут вот оно ему открылось. и он оставил тайну его на холсте неприметным постороннему глазу мазком. Дмитрий Данилович тоже уловил это отзывное движение благодатного поля.

Андрей Семенович, нанеся мазок, уже не глядел на холст. Кисть была отложена. Нужно было сверить свой взгляд на этот мир с их вот взглядом, подошедшими к нему. Вникнуть в тайность из помыслов, кажись бы без особого удивления разглядывающих поле и картину. Высказы тут не нужны. Это власть чувств, она проявляется у каждого по-своему и одаривает его своим светом. Потому и нет единых ни лиц, ни душ.

Александра отступила слегка в сторону, разглядывая полотно. Над мольбертом, как раз над свежи мазком на картине, висела белесая кисть рябины. Небо было громадней поля, но он выделил ниву. Рябиновая кисть и единила ее с небом. На нее и шло свечение и с выси, и с земли на холст. Пространство над полем — сам воздух, казался упругим и осязаемым. Его хотелось потрогать. В этом пространстве и рождалось все живое. И земля брала его в себя, чтобы сохранить и оберечь. Нетленное шло от света, меняясь во времени. Эти мысли и навевались Александре высказами художника. И они вели ее к своим раз-мышлениям, следом за художником.

В картине не было человека, виден был только его труд. В труде его жизнь людская и сливалась со вселенской энергией. Александра, вглядываясь в холст и в само поле, сравнивала их. Струи света на поле не были так заметны, как не картине. Художник усилил их, чтобы создать движение. На середине, там, где находилось до поля Лягушечье озерцо и высился Татаров бугор, зелень отличалась от остальной. На картине она серебрилась как бы павшей на нее росой… Как вот художник назовет эту свою картину?.. Поле или по иному. Тут не просто поле, которое ты вот смотришь, а мир — жизнь человеков в труде крестьянина. Она через него, пахотника, и дарована каждому и всему на земле… Андрей Семенович повел взглядом в сторону Александры, но тут же отвел глаза, опасаясь сбить ее со своей мысли.

— Краски, краски, все в красках, — заговорил он, как бы помогая мыслям Александ-ры, — схватить ими свет и цвет, миг краткий движения, в коем суть явлений. В единстве должно видеться целое. Свойства света и цвета во взаимной связи, — продолжил он, как бы рассуждая вслух и в чем-то убеждая себя. — В них живая мысль. Она тут не в слове и звуке, а в созерцании. Оно и рождает и звук, и слово мыслью твоей, все творящей. Окру-жающее нас проникнуто духом созидательным Творца. Тебе самому и дано через то тво-рить свою жизнь. Вернее — досотворять ее, Божественную, по повелению природы.

Александра приняла этот высказ художника за объяснение замысла картины. Чуть-ем он угадывал внутренний настрой ее, крестьянской души. И истолковывал то, чего она сама не могла ясно выразить в мысли и слова. А сама Александра была причастна, хотя и косвенно, к тайнам творчества художников. Муж ее, Виктор, инженер ПМКа мелиорато-ров, на досуге дома тайно рисовал. В доме были книги по искусству. Велись беседы и о картинах. Александра и была первым и пока единственным критиком рисунков Виктора.

Дмитрий Данилович стоял рядом с Александрой. Его сразу же привлекла густота зелени и ее цвет на середине поля. Он, вроде бы, как только вот сейчас выявился. И он подумал, что так радуется очищенная от скверны нива на месте бывших Татарова бугра и Лягушечьего озерца. На ней вот и торжествуют светлые силы. Дух старца-отшельника, обитавшего тут до нашествия татарова, и бережет поле. Но вслух высказал обыденное, что виделось глазу каждого тут.

— Крестьянское-то в тебе живо, Семеныч… Вот ведь выделил сочность зелени, приметил глазом мужика. Раньше по нгустым холмикам на пашне или блеклым всходам судили о хозяине поля, каков он. Как пашня им удобрена, ровно ли навоз разбит… Поле-то это новое. Рук неустанных требует. Небу вот и обидно, когда не может оно из-за нера-дивости или немощи хлебороба отдать его пахоте свою творящую силу-доброту. Мы то и дело киваем на погоду: небо над нами не то. И невдомек, что небо тоже может на нас оби-деться, когда не находит приюта в ниве твоей. Ты вот узрил разницу всходов, а как это далось тебе, опять же тайна. Вот и разгадывай ее.