Марсель Байер - Летучие собаки

Мы сидим в гостиной у господина Моро, одни. Хельмут оглядывает комнату, на стенах — картины, на комоде — фотографии. Брат выдвигает верхний ящик, хотя этого делать нельзя. Совершенно нечем заняться, играть не хочется. Вдруг раздается крик:

— Смотрите, вот это да! Вы только посмотрите!

Хельмут открыл дверцу большого шкафа и теперь размахивает плиткой шоколада:

— Здесь еще больше, глядите, а вон там — конфеты, пралине. Да вы хоть раз в жизни видели столько шоколада?

Нет, ни разу. И это настоящий шоколад, квадратные плитки, не то что те, из круглых железных коробок, которые иногда ест папа, хотя они очень горькие. Теперь мы и вправду «дети военного времени» и уже давно не получали сладостей, а паек не такой вкусный, как прежде. Раньше и то поговаривали, что у нас в доме плохо кормят. Некоторые даже заранее досыта наедались, прежде чем идти к нам в гости. Хельмут спрашивает:

— Как вы думаете, можно съесть одну? У господина Моро еще много останется.

Все смотрят на меня:

— Хельга, ну пожалуйста, только одну плитку.

Я разрешаю Хельмуту развернуть шоколадку, мы жадно за ним следим. Как волшебно хрустит серебряная бумага! Молочный шоколад. Уже потянулись руки, но Хельмут крепко держит плитку:

— Перестаньте, а то разломается. Пусть Хельга поделит, чтобы всем поровну.

Брат протягивает мне плитку: в ней восемь квадратиков. Нас шестеро. Значит, каждому по квадратику, а потом еще два на шесть:

— На, держи, а это тебе. Когда каждый съест свою порцию, разделим остальное.

Никто не возражает, все грызут шоколад и смотрят по сторонам. Хильде лижет свою плиточку как леденец. Если постараться, можно даже откусывать по маленькому кусочку. Так хватит надолго. Дома-то жидкий суп. Вот папа, обедая с нами, совсем не замечает, что суп жидкий, просто сидит и прихлебывает, а если мы хотим поговорить, если мы что-нибудь его спрашиваем, то, не отрываясь от тарелки, просто кивает и чавкает еще громче, даже слова не вымолвит. Он и не смотрит, что там у него в тарелке, потому и не догадывается сказать поварихе, чтобы получше готовила. Только рассеянно глядит и удивляется, какие мы бледные. Из двух оставшихся квадратиков Хельмут требует себе большую часть, в конце концов он же нашел шоколад. Быстро заталкивает в рот целый квадратик. Но это нечестно.

Хельмут глотает. Нам остается лишь достать из шкафа новую плитку. Тут такие залежи — господин Моро не заметит, что не хватает двух штучек. Надо только куда-нибудь спрятать обертку. На этот раз мы сразу делим шоколадку на равные порции, во избежание дальнейших ссор. Хельмут берет кусочек, кладет на язык и говорит с открытым ртом, но растаявшая шоколадка вываливается. Не так-то легко объясняться, если у тебя что-то на языке. У Хильде, когда она хочет что-то сказать, шоколад тоже выпадает изо рта прямо на пол, а Хайде выплевывает свою порцию, не успев даже пикнуть.

Разворачиваем следующую плитку Хольде пытается поймать шоколад ртом. Но тот чуть не застревает у нее в горле, так как сестру разбирает дикий смех. Теперь можно попробовать и пралине.

— Со шнапсом? Тогда наверняка невкусные.

Разрываем фольгу — ореховая начинка, такая мягкая, что тает во рту, даже жевать не надо. Хильде садится в кресло, брат протягивает ей кусочек. Она открывает рот, хочет схватить, но Хельмут отдергивает руку и съедает все сам. В следующий раз Хильде оказывается проворнее и чуть не кусает брата за пальцы. Ему не больно. Он обходит всех с коробочкой пралине и каждому кладет в рот по штучке.

— Что здесь происходит?

Господин Моро видит испачканный диван, перемазанные шоколадом чехлы на мебели и пятна на ковре. На полу валяется разорванная обертка. Мы словно воды в рот набрали. Пралине медленно тает в руке Хельмута.

Привыкнуть к самым отвратительным шумам, если ты просто слушатель, — дело нехитрое: через некоторое время с легкостью сносишь жалобное нытье, поначалу вызывавшее колющую головную боль; даже самые жуткие крики, денно и нощно наполняющие воздух, совсем скоро становятся неназойливым фоном и не мешают различать даже шепот. А ведь в первые дни возвысить над этим шумом свой собственный голос казалось совершенно немыслимым, каждую фразу приходилось помногу раз повторять, добиваясь нужной ясности и четкости.

Однако у источника, который воспринимает звуки, им же самим производимые, вскоре примечательным образом начинают обнаруживаться первые признаки физического упадка. Выдержать ад собственных омерзительных звуков никому не под силу, и со временем это становится опасным для жизни. Ты, как и эти подопытные, медленно приближаешься к своей гибели. В чем причина удивительного различия между своим голосом и чужим, различия, воспринимаемого на слух? Как объяснить относительно хорошее состояние здоровья персонала, находящегося в той же акустической среде, что и испытуемые, у которых, после того как они послушают собственный голос, отмечен озноб и нарушение кровообращения? Как объяснить, что они обгрызенными ногтями до крови расчесывают себе кожу, однако избегают физического контакта с другими пациентами; как объяснить сильное снижение тактильных ощущений у тех, кого скоро даже с помощью медикаментозных средств не удастся заставить хоть что-нибудь произнести?