Хуан Марсе - Чары Шанхая

— Вам теперь самое время порассуждать, после стольких-то стаканов, — ехидно заметил толстяк.

— Я, сеньор, между прочим, разбавляю вино газировкой.

— Рассказывайте сказки.

— Не ссорьтесь, сеньоры. Такова жизнь! — воскликнул капитан и пропел: — Я пьян тобой, а ты так равнодушна…

— Он еще и болеро распевает, — буркнул толстяк.

— Это вовсе не болеро, — возмутился человечек у стойки. — Это стихи, красивые и печальные.

— Ну да. А вы пьяница.

— Сеньоры, прошу внимания! — Капитан выхватил у меня папку и обратился к человечку, который только что опрокинул в рот целый стакан вина: — Вы, как я вижу, здесь новичок Прошу вас, подпишите этот замечательный документ, который поможет восстановить попранную справедливость.

Коротышка неизвестно почему почувствовал себя польщенным: важно кивнув, он поставил подпись, затем выпрямился и торжествующе глянул на толстяка.

— Идем, — сказал капитан, толкнув меня локтем, после чего добавил: — У них внутри газ, еще минута — и они взорвутся.

Он заплатил за мою газировку и свой стаканчик белого, и мы вышли на улицу. Таверна тем временем вновь погрузилась в сонную одурь: посетители вернулись к привычным разговорам, и все стало как прежде.

Но спокойно вернуться домой нам было не суждено. Какая-то непонятная одержимость в тот день не давала капитану покоя, и мы уходили все дальше и дальше, пересекая унылые пустыри, где на серой окаменелой земле дымились мусорные кучи, миновали арену для боя быков и вдруг впереди, на одном из дальних пустырей увидели старый изрешеченный пулями железнодорожный вагон. Он стоял, слегка накренившись, под ним чернела лужа. Остатки рельсов, по которым он сюда когда-то прибыл, извивались двумя черными змеями. Они давно никуда не вели — железной дороги, которая некогда проходила по этой равнине, превратившейся в пыльный пустырь, покрытый колючками и сухим дроком, уже не существовало. Тем не менее это был самый настоящий вагон третьего класса с деревянными сиденьями, и кое-где в окнах даже уцелели стекла. Пошел дождь, и капитан предложил забраться внутрь. Сквозь разбитое днище пробивались заросли крапивы и чертополоха, а внутри, на одном из уцелевших сидений, прижавшись лбом к окошку и опершись подбородком на кулак, неподвижно сидел бродяга с голубыми глазами и темной морщинистой кожей. Было неясно, спит он или умер, в любом случае выглядел он так, словно сидел здесь вечно, глядя в окно на бесплодный, выжженный солнцем пустырь.

— Куда направляется этот поезд, дружище? — поинтересовался капитан, усевшись напротив нищего, который даже не пошевельнулся. Его молодые, четко очерченные губы ярко выделялись на грязном лице. По своему обыкновению, капитан не сдавался. Он похлопал нищего по коленке и добавил: — Готов поклясться, это тот самый поезд, который когда-то шел в Тулузу через Порт-Боу. Если это он, можете спать спокойно, приятель: мы на верном пути…

Ливень прекратился, снова выглянуло солнце. Я торопил капитана — мне не терпелось выбраться наружу, как вдруг стало темно, словно мы въехали в туннель, деревянные сиденья хрустнули, внизу что-то пронзительно заскрежетало, и вагон качнулся. Я сказал капитану, что мы приехали, он встал и, не говоря ни слова, понуро поплелся за мной. Мне стало не по себе.

— Похоже, этот человек умер, — сказал я ему, когда мы вышли.

— Ну и что? Какое это имеет значение? — спросил капитан. — Мертвые в своем мире живут не хуже нашего.

— Идемте домой, капитан, мы ушли слишком далеко. Некоторое время он размышлял, затем ответил:

— Просто этот несчастный голодает. Пора бы тебе научиться различать такие вещи.

На улице Аргентона он остановился, попросил у меня папку и внимательно изучил список подписей. Мы продолжали путь, капитан не расставался с папкой. На углу улиц Сорс и Лаурель он пожаловался на слабость и боль в коленях.

— Не знаю, что со мной сегодня стряслось, — ворчал он, опершись на мое плечо. — Что-то нездоровится. Спина просто разламывается, и голова кружится. Уж очень тяжелым оказался проклятый лежак. Я, наверное, надорвался… Давай-ка спустимся лучше в этот погребок.

Я размышлял о чем-то своем, но жара была такая, что думалось с трудом.

— Сейчас я почти уверен, — продолжал капитан, — что под городом пустоты, он заминирован, и мы вот-вот взлетим на воздух… Да, ну и денек сегодня…

— По-моему, лучше вернуться домой, капитан, — сказал я, когда мы вошли в таверну. — На вас лица нет.

— Это преждевременная старость, мой мальчик — Он остановился возле какого-то одинокого выпивохи и продолжил, обращаясь к нему: — Представьте, многие считают, что я состарился раньше времени. Да, я потрепан жизнью, но дело не в этом. Просто у меня всегда все было не как у людей, и преждевременная старость совпала с затянувшейся юностью, так что порой я совсем никуда не гожусь. И нет никого в целом свете, кто почесал бы мне спину.