Артур Чёрный - Мир всем вам

Мы должны довершить неоконченное. Довершить, чтобы получить от него свободу.

-------------------------------------------------------

НАЧАЛО БОЛЕЗНИ

Сентябрь 2000 года. Дома:

Когда к нам пришел этот день, в него не поверил никто. Нам говорили: "Вы отвоевались. Вы едете домой", а мы продолжали думать свое: "Снова про дом. Снова врут". Нам твердили: "Все закончилось!", а у нас не проходили сомнения: "А кто нас отпустит отсюда?"

И все же мы возвращались домой! На "бортах", машинах, поездах, через вокзалы городов. Возвращались и не верили в это. Поначалу казалось, что всё мираж и вот-вот исчезнет. Казалось, что за окном вагона и даже в соседнем купе вновь вырастут горы, опять накроет туман. Я стал бояться наступления утра, той самой минуты, когда открывались глаза. Потому что это было не больше, чем сон — возвращение домой. А утро должно было вернуть меня обратно. Вернуть на тот полигон войны, откуда я бежал со всех ног.

Как же быстро забыли мы такие простые вещи, как утро без выстрелов, как мирное небо над головой!

Мы возвращались с войны и не верили в это. Во все глаза смотрели на русских людей и, как дети, радовались всему, связанному с Россией. Видели березы и смеялись от счастья. Для нас одно только слово "Россия" означало целый мир! Там на земле, где мы родились, ждал нашего возвращения дом. Дом, где в самую темную ночь не нужно будет сторожить дверей, в которые вот-вот постучат голод, болезни и смерть. Дом, в который никто не придет убивать.

Мы возвращались домой! Словно одичавшие, из далекого края, мы тыкали пальцами на светлые витрины вокзалов, многоэтажные здания, на заводы, на беззаботные толпы гражданских. Какие мирные глаза были у этих людей! Как легко они радовались и улыбались, глядя на нас! А еще они казались какими-то не по возрасту молодыми. На их лицах почти не было морщин.

В Астрахани, Волгограде, Уфе мы валом валили на вокзалы, хватали водку, тут же хлебали ее, нервировали военные патрули и пугали своим видом людей. Собирались в огромные компании, матерились, фотографировались, орали вперемешку блатные и фронтовые песни. Опаздывали к поезду и на ходу прыгали в свои вагоны.

За Уфой пить стало не на что. Кончились и тушенка и деньги. Мы катили домой немногословные и трезвые.

На вокзале Новосибирска я с увлечением объяснял товарищу, как здорово и удобно было бы выставить в подземном переходе взводный наш пулемет. Мы бежали в город по этому подземелью, а я все доказывал, какое здесь практичное место для истребления, спешившегося с эшелона врага. Идеальный дот с бетонными стенами и убойным сектором стрельбы.

Что с меня было взять? Я был ненормален. Это я понял, когда возвращался обратно к поезду. На месте, где должен был встать мой пулемет, торговала мороженым молодая девчонка. А рядом торчал наш сержант и рассказывал ей, на какой чудном месте она зарабатывает на хлеб. Как здорово было бы поставить здесь взводный наш АГС…

"Ты ж — ненормальный! — говорил я себе. — Куда ты со своим пулеметом? Тебя просто сметут! Как же ты не вспомнил про АГС?.."

…Отгремев пыльными своими вагонами, отшумев на пол России горькими своими песнями, поворачивал на Алтай дембельский наш эшелон.

Это был тот самый поезд, что когда-то увозил нас на Кавказ. И он все-таки вернулся за нами. Но как он изменился за это время! Этот поезд был полон войны. Она села с нами и не собиралась никуда выходить. За окном стучали колеса, а мы всё еще оставались там, на наших заставах, на блокпостах, среди ущелий и перевалов. Мы не говорили ни о чем другом, кроме войны, не вспоминали ничего, кроме своего жестокого прошлого. В этом поезде мы впервые узнали, как может болеть душа. У кого-то это случилось раньше, у кого-то позже. Пропадал аппетит, приходила полная апатия ко всему, по ночам убегал сон. Казалось, что та жизнь, в которую мы возвращаемся, вдруг стала такой мелочной и ненужной, такой пустой и бессмысленной. Мы ждали радости, а к нам подступила тоска.

Мы напрасно пытались убежать на этом поезде от войны. Мы еще не знали, как изменился тот мир, который мы когда-то оставили.

Еще тогда в январе, еще до Кавказа, в нас уже тыкали пальцами: "Э, Чечня!" Капитан нашего штаба за глаза уже оскорблял нас. Когда один солдат записался добровольцем, а затем, смалодушничав, пришел вычеркивать свою фамилию; мол, я передумал, капитан потряс перед отступившим сократившимся списком: "Правильно. Пусть едут. Это же для дураков. Мир-то на ослах держится".

А они, на ком еще продолжал держаться этот мир, все шли к дверям штаба, все переживали, что не успеют помочь. Из тридцати человек моего призыва туда пришли двадцать пять! Пришли потому, что позвало сердце. Потому что это их товарищи возвращались с юга ногами вперед. И кто-то должен был заполнить тот строй, из которого вышли мертвые. Кто-то должен был отомстить за них. Да и хватило бы у нас совести отсидеться за спинами других?!