Кэтрин О'Флинн - Что пропало

Гэвин замолчал и посмотрел в закрытые глаза Курта.

— Ты не любишь тупики, да?

Курт встрепенулся.

— Что?

— Тупики. Глухие коридоры. Которые никуда не ведут. Ты их не любишь. Я иногда тебя видел на мониторе. Ты к ним спиной не поворачивался. Ты… как это… задом идешь, пятишься, пока до поворота не дойдешь, и тогда уже дальше. Так с чего тебе пятиться, если не боишься повернуться спиной? Чего там бояться?

— Ты, черт возьми, следишь за мной — хотя бы этого.

— Ты не должен меня бояться.

— Не должен?

— Нет, друг. Меня бояться нечего. Но эти стены… знаешь, ты должен быть благодарен: теперь этих тупиков меньше, чем было. Когда становится понятно, что коридор не нужен, что там ничего не построят и обслуживать будет нечего, его закладывают кирпичом. Так что кое-где за стенами, мимо которых мы ходим, остались мешки мертвого воздуха. Камеры с ничем. Но ты и сам знаешь.

Курт отвернулся.

— Да, кажется, слышал. Тебе, наверное, трудно поверить, но такие подробности у меня в голове не удерживаются.

Гэвин уставил на него булавочный взгляд.

— Ты прав. Мне в это трудно поверить.

Лиза увидела Мартина в другом конце магазина. Она собиралась подменить его в секции классики, где заведующий Иэн был сегодня выходной. Мартин стоял не за прилавком, а за стеклянной дверью секции и нервно оглядывался по сторонам, ища взглядом смену. Он был похож на собаку, которой не терпится, чтобы ее вывели, — это было жалкое зрелище. Когда она открыла дверь, Мартин пулей вылетел вон, она не успела даже переступить порог. Лиза вздохнула и пошла к прилавку. Слава богу, покупателей не было. За стеклянными дверьми, со стенами под орех, с кожаными креслами и тихой музыкой секция выглядела островком отдохновения. Местом, где можно успокоить нервы после дня, проведенного в секции синглов. Но это было обманчивое впечатление. На самом деле это был ящик Пандоры.

В другие секции мог забрести чудак, но классика притягивала элиту, как кошек — валерьянка, распространяющая запах по всему городу. Настоящие одержимые, люди со сдвигами, устрашающие педанты — все стекались в этот стеклянный ящик. Лиза представила себе, что однажды на дверь поставят запор, который впускает покупателей, но не выпускает, а потом, когда секция набьется людьми, ее зальют пектином, и посетители застынут в густом желе.

Она принялась разгребать кавардак за прилавком. То и дело под грудами дисков «Дойче граммофон» и экземпляров журнала «Прайвит ай» возникала пустая бутылка. Алкоголизм Иэна не вызывал нареканий. Бутылка виски, исчерпывающее знание классических записей, едкий сарказм и отменная вспыльчивость были тем подспорьем, благодаря которому только и можно вынести день в этом аквариуме. Иэну было пятьдесят восемь лет, пенсия неумолимо приближалась, и перспектива эта всех повергала в ужас.

Лиза расставляла композиторов по алфавиту и беспокоилась об отце.

Теперь, когда Эд съехал, Лиза наконец занялась кое-какими делами из своего списка. В воскресенье она навестила родителей, злясь на себя за то, что так долго это откладывала. За мать она не беспокоилась. Весь вечер та занимала Лизу рассказами о статьях, которые прочла в замусоленных ксерокопиях брошюр о конце света. А у отца был грустный вид, когда Лиза уходила, и теперь она корила себя. Раньше она считала, что отец отчасти виноват в бегстве Адриана, но теперь засомневалась в себе. Она считала, что отец вел себя слишком нейтрально и должен был убедить Адриана, что дома его поддерживают. А теперь спрашивала себя — что отец мог реально сделать? Письмо Адриана показало ей, что Адриан самостоятельно принял решение уйти, и если он захочет вернуться, это тоже будет его решение. Отец не в ответе за это. Она представила себе, как он сидит дома с матерью и ее брошюрками, и подумала, не бывает ли ему одиноко. Решила, что по дороге домой заедет к ним, и, может быть, отец захочет пойти с ней куда-нибудь выпить.

И пока она придумывала, где бы им было приятнее посидеть, о своем приезде в секцию возвестил мистер Уэйк. Мистер Уэйк ездил в электрическом инвалидном кресле, которым не умел управлять. Приезд его неизменно сопровождался веселым свистом и грохотом обрушенных компакт-дисков.

— Доброе утро, Лиза. Как мы сегодня?

— Спасибо, хорошо. А вы как, мистер Уэйк?

— Как вам сказать… пока существую. Ну что, Лиза, полагаю, сегодня были новые поступления? Чем-нибудь порадуете?

Казалось невероятным, что мистер Уэйк до сих пор рассчитывает приобрести товар, заказанный двадцать три месяца назад. Но когда он развернул потертый, рваный бланк заказа, Лиза убедилась, что он все еще надеется на появление кассеты с концертами Моцарта для валторны с оркестром. Она обругала про себя Иэна. Никакой кассеты, конечно, не будет, ее давно нет в природе. Она пыталась объяснить мистеру Уэйку, что кассеты выходят из употребления — все теперь на CD, — но безрезультатно. Мистер Уэйк прочел, что кассета есть в наличии, и поэтому три раза в неделю наведывался в магазин, дабы узнать, не пришла ли она, — всякий раз с большим оптимизмом, который быстро сменялся горьким разочарованием. Иэн получал от этого большое удовольствие. Он устраивал грандиозную пантомиму, рылся в коробках, прикидывался, будто только сегодня ее видел, — и всегда заканчивал с улыбкой: «Ничего, мистер Уэйк, может быть, завтра. Уверен, что задержек больше не должно быть». Он наслаждался пыткой. Однажды, в особенно паршивом настроении, он дошел до того, что сказал мистеру Уэйку, будто кассета пришла вчера, но ее по ошибке продали. У Лизы не было ни сил, ни мужества, чтобы еще раз сказать ему: «К сожалению…»