Василий Белов - Кануны

— Товарищи, если мы все сейчас начнем курить, это что получается из этого? Если мы не имеем терпения и у нас начинается полнейшее столпотворение, мы ни к чему не приходим. Просьба прекратить. Что касается личности товарища Усова, то тут у нас нет никаких сомнений. Это вы совершенно правы, говоря о товарище Усове. Он доказал свою преданность партии кровью в борьбе с Колчаком.

— С Деникиным, Яков Наумович, — краснея, поправил Митька.

— Не имеет значения, товарищ Усов, — закончил Меерсон. — Как говорят, что в лоб, что по лбу.

— Оставить! Пусть! Все одно без должности.

— А коммуна-то?

— Вина не пьет, баб не курит, — сказал Гривенник, и Тугаринову пришлось долго звенеть карандашом по графину.

— Как это не курит? Да он и стариков-то всех искурил, и лысых, и бородатых! — сказала из зала уборщица Степанида, когда уже все успокоились. — На его никаких газет не напасти.

— Может, и от тебя, Степанида, разок-другой прикурил? — спросил Данило Пачин. — Вон ты какая розовая. — Снова начался шум и смех, и опять заговорили все сразу.

— Оставляем. Партбилет получишь на районной комиссии, — сказал Тугаринов, чтобы завладеть обстановкой, — следующая товарищ Дугина!

Все стихло.

— Эта тоже курит, — вздохнул в тишине кто-то из ольховских. — Надо оставить…

Дугина достала из пиджачка партбилет, выложила на стол и села.

— Товарищ Дугина, — заговорил председатель комиссии. — Какое у вас социальное происхождение? Сидите, сидите.

— Из рабочих.

— А почему с мужем развелись?

— Он… он ушел.

— Сам? — спросил Меерсон. — Объясните.

Дугина вдруг всхлипнула. Она достала из кармана платочек и промокнула глаза.

— Чего к человеку пристали? — заговорили в зале. — Оставить!

— Мы от ее худого не видим.

— Учит добро.

— Вопрос, чему учит? — громко вставил Скачков. — У нас есть сведения, что товарищ Дугина в смычке с классово чуждым элементом. Она недостаточно жестко проводит пролетарскую линию на уроках. Пишет заявления от имени кулаков.

— Откуда у вас такие сведения, товарищ Скачков? — тихо спросила учительница.

— Откуда, это вас не касается.

— Разрешите… Разрешите мне, — поднял руку бухгалтер Шустов.

— Слово имеет коммунист Шустов.

Долговязый Шустов, выйдя на сцену, едва не стукнулся головой в потолок. Он слегка согнулся и тихо, но твердо заговорил:

— Граждане и товарищи, я не вижу никакого смысла рассказывать, к примеру, о своей жизни и отвечать на вопросы о семейной жизни.

— Это почему, позвольте спросить? — Меерсон снял очки и вскинул голову.

— Потому, Яков Наумович, что не хочу отнимать время. Я добровольно прошу отчислить меня из партии. Вот мой документ, примите его. Я отказываюсь платить взносы и участвовать в партийных собраниях. Потому как не согласен с линией партии. Особливо насчет кооперации и в крестьянском вопросе.

Шустов бережно развернул билет и осторожно положил напротив Тугаринова.

— Баба с возу, кобыле легче, — перекрывая шум, притворно засмеялся Скачков.

— Я не баба, а партия, товарищ Скачков, к вашему сведенью, не кобыла.

Шустов хотел сойти с примоста, но Тугаринов, справляясь с растерянностью, спросил:

— Чем же, гражданин Шустов, не нравится вам линия партии?

— Если хотите, я отвечу в письменном виде.

— Нет, увольте.

Про Дугину все забыли. Тугаринов что-то прошептал на ухо Меерсону, тот закивал, мужики на скамьях зашевелились и заговорили кто во что горазд.

— Кто вас рекомендовал в кандидаты партии? — спросил Меерсон, вставая.

— Товарищ Микулин?

— Это не имеет никакого значения, — сказал Шустов, спускаясь вниз.

— Нет, имеет, — возразил Тугаринов. — Очень даже имеет! И мы спросим с рекомендателя по всей строгости. Чем вы руководствовались, товарищ Микулин, когда принимали Шустова? Ответьте в подробностях. Но сначала положите сюда ваш партбилет. Повторяю: чем руководствовались?

— Тем же, та ска-ать, чем и другие, — Микуленок поднялся к столу. — Рекомендовал не я один…

Остальное Микулин помнил смутно и даже не по порядку… Его «вычистили» еще до того, как Степанида зажгла первую лампу. Когда принимали в кандидаты Сельку Сопронова, председатель как сонный вышел на волю. Он встал в темноте крыльца, чтобы перевести дух. Кто-то шагнул к нему навстречу. «Кто? Что надо?» — хотел спросить Микуленок, но не успел: Палашка, всхлипывая, ткнулась ему в плечо. Он сильно оттолкнул девку, грубо выматерился и пошел в темноту, куда глаза гладят. Остановился, прислушался к гармонной игре, нащупал печать и штемпельную подушку. Что-то остановило его, не позволило вернуться в волисполком и выложить на стол председательскую печать. Микулин, чуть не плача, бездумно ступал на звуки гулянья. На душе было больно и суматошно. Ему хотелось плакать, как хотелось плакать когда-то в детстве, после незаслуженной, горькой и непосильной обиды.