Василий Белов - Кануны

— А ты, Игнатей, значит, в Залесную! — сказал Климов.

— Так, — заинтересовался и Дрынов.

— Вот ты и пошли-ко Совка-то, дай ему этот приказ. Без мельницы все голодом насидимся.

— Так, так! — поддержали и другие помольщики.

— Тебе все права даны, — не унимался Климов.

Игнаха встал, намереваясь уйти в избушку. «Ежели Палашка сказала вовремя, то и жена вскоре должна принести обутку, — подумал он. — Гады… Вишь, зашевелились, как тараканы. Ничего… ничего, придет время».

— Чего молчишь-то? — подошел к Сопронову ольховский парень.

— Пошел от меня! — цыкнул Сопронов. — И не хватай за рукав. А то я тебе похватаю.

— Ты, Сопронов, и то всех уж перехватал, — сказал Африкан Дрынов и хлопнул о ладонь своей бесцветной буденовкой. — Тебя уж и у нас-то боятся, не то что в Шибанихе аль в Ольховице.

— Его! В Ольховице? — взъярился ольховский парень. — Да мы его… знаешь?

Все, в том числе и Климов, уже запрягали коней. Сопронов с презрением отвернулся от мужиков. Гордо зашел он на мостик плотины и молча глядел на лес и на широкое мельничное плесо.

Вода шумела, падая на нижний настил. Она шумела день и ночь, но два наливных колеса — мельницы и толчеи — безмолвствовали, шумела впустую лишняя, бездеятельная вода. Сопронов, слушая ее шум, думал совсем о другом…

Когда почти все подводы вывернули от мельницы на дорогу, ольховский парень пустил свою лошадь вослед другим и вбежал на плотину.

— Эй! — окликнул он босого Сопронова. — О чем думаешь?

Игнаха даже не оглянулся.

Парень шагнул ближе и одной рукой деловито спихнул Сопронова в воду… Пока Игнаха булькался в холодной воде — в этой второй за сегодняшний день купели, пока выбирался на тесаный настил плотины, скрип тележных колес и фырканье коней растаяли в потемневшем лесу. Вода шумела, все так же глухо и ровно.

В тот же день председатель Ольховского ВИКа Микулин, разругавшись с матерью, бросил все и уехал в Ольховицу. Но он знал, что и здесь тоже не предвиделось ничего хорошего. Ему еще в поле сказали, что уездная, а теперь районная тройка по чистке уже обосновалась у Митьки Усова. На магазине, пришпиленный кнопками, висел метровый кусок обоев с фамилиями членов ячейки. «Все на чистку!» — красовалось внизу.

И сразу стало не по себе.

«Хоть бы чаю успеть попить», — подумал Микулин. Стараясь не попасть кому-нибудь на глаза, он привязал повод уздечки к лошадиной ноге и пустил кобылу пастись, а сам юркнул в незапертые ворота Гривенника.

В избе никого не было. Он налил в самовар воды, наложил углей и зажег лучину. В железной трубе враз зашумело пламя. Но, кроме чугунка вареной картошки и хлеба, в залавке у Гривенника ничего не было. Микулину волей-неволей пришлось идти в лавку. Он поздоровался, купил полфунта постного сахару и две ржавые селедки. Его пропустили без очереди, но зато с головой закидали вопросами:

— Миколай да Миколаевич, говорят, и каперацию закрывают. Правда ли?

— Врут!

— А чево это значит дифа… диференция-то какая-то? Я насчет паевых-то.

— Говорят, и налогу прибавка?

— Пуля это!

— А стоит ли озимовое-то сиять? Говорят, все отымут, всех в коммуну загонят.

Микулин отбояривался где шуткой, где всерьез, пробовал выбраться, но люди окружили его:

— Ты погоди, погоди, Миколаевич.

— Чево, и тебя чистить-то будут?

— Он не мерин, чего его чистить.

— На шесть часов! Чистка-то!

— Ну а эти, которые чистят, сами-то оне чистые ли?

— А ты чего, баню хошь затопить?

— Чистые не чистые, одна благодать.

— У рыжего-то… и ноги в ботиночках.

Микулин сразу сообразил: приехал Яков Меерсон. Председатель выскочил из лавочной давки. Самовар кипел, весь в пару. Гривенника все еще не было дома. Не успел Микулин нарезать хлеба, как прибежала Степанида-уборщица:

— Миколай Миколаевич, требуют!

— Та ска-ать, это… скажи, что сейчас иду, — Микулин пожалел, что не запер ворота. Степанида ушла за лошадью. Он поел и на скорую руку, обжигаясь, выпил стакан жидкого чаю. Ощупал печать, штемпель и документы, одернул рубаху и подтянул голенища: «Ну, была не была…» И вышел на улицу.

У исполкома стояла отпряженная милицейская бричка, лошадь Скачкова хрупала завядшим клевером. «Так… и Скачков тут. — Микулин покашлял. — А кто третий-то?»

Третьим членом комиссии был некто Тугаринов, еще без должности, присланный из области на укрепление руководящего районного состава. Вся троица сидела в комнате ККОВ, тут же сидел и бухгалтер маслоартели Шустов, и секретарь ячейки лесной объездчик Веричев. Микулин с бодрым видом поздоровался со всеми за руку.