Барбара Вайн - Черный мотылек

Этого Джон стерпеть не мог, причем злился больше на самого себя, чем на редактора. Он предал себя, свое племя и род. Я старался, как мог, заявил он, больше ничего из себя не выжму, пусть теперь кто-нибудь другой попотеет. Он больше не боялся потерять работу, кое-какие перспективы уже наметились. На самом деле, он присмотрел даже две вакансии.

В тот же день он позвонил из своего кабинета — отгороженного в типографии помещения с телефоном и печатной машинкой — в общественные бани Майлэнда. Он плотно прикрыл дверь, хотя опасаться нечего — если кто и подслушает, решат, что репортер продолжает собирать материал для злосчастной статьи.

Ответил голос с выговором кокни. Джон знал, что есть мужские и женские дни, и спросил, какие дни отведены для мужчин. Вторник, четверг, пятница и суббота, был ответ. Полотенце приносить? Нет, и о мыле или шампуне также можно не беспокоиться.

Это было в понедельник, до вторника он не успел бы собраться с духом, к тому же его посылали на собрание муниципалитета. Требовался хороший стенографист, а этим своим искусством Джон мог гордиться. Четверг? В четверг вечером он еще не войдет внутрь, но понаблюдает снаружи. Разыщет это место, обследует окрестности, понюхает, чем там пахнет.

В среду он, как всегда, когда выдавался свободный час, навестил родных. Поужинал с ними. Вечерний чай выходит из моды, думал он порой, вместо него приходится довольствоваться чашкой чая с печеньем на полдник, а вечером — обедом, как говорят люди с претензиями, или, для тех, кто по определению Джорджа Оруэлла, принадлежит к «верхнему нижнему среднему классу», — ужином. Он даже опубликовал статью о новом распорядке дня и об изменениях в застольном этикете, на которую откликнулись множество читателей. Но дома традиция вечернего чаепития сохранилась, и Джон дорожил ею. Эти вечера в кругу семьи — лучшие часы его жизни. Угощение начинали с консервированных фруктов и сгущенного молока, ветчины с языком (по праздникам вместо языка — цыпленок), вареных яиц, салата и помидоров, тоненьких ломтиков хлеба с маслом, а на сладкое — коричный кекс или кекс «Данди», иногда фруктовые пирожные, печенье и каждому по шоколадке.

Маму он считал лучшей поварихой на свете. Он хвалил ее вслух и видел, как она расцветает от похвалы. Жизнь у нее была нелегкая, но она обрела награду в большой и дружной семье. Некоторые женщины, думал Джон, согласились бы иметь много детей, если бы те появлялись на свет сразу большими, разумными и финансово независимыми, но мать тяжелым трудом вырастила шестерых. Денег ей всегда не хватало, а с тех пор как умер отец, недоставало и любви — этого рода любви Стоит взглянуть на Джозефа, и сразу все поймешь.

Джозеф, как всегда, торчал дома. Хоть бы сходил куда-нибудь и мать сводил. Нет, он неизменно оставался дома, с приемными детьми, которым был как отец. Стивен, Мэри, Маргарет, Десмонд, Джеймс и Джон — четырнадцати, без малого шестнадцати, восемнадцати, двадцати, двадцати двух лет — и старший, повидавший мир и вернувшийся — о, как он был рад вернуться!

Джозеф прочел молитву. Он был набожным католиком, но вел себя как пуританин, постоянно сидел над Библией и благодарил Бога перед каждой трапезой. Десмонд отсутствовал. На работе задержался, сказала мать. Он служил в лондонском отеле, в какой должности — даже родные не знали, носильщиком, скорее всего, но Десмонд предпочитал не уточнять. Джон огорчился: он любил, когда семья собиралась в полном составе.

Молодая жена Джеймса сидела между ним и Анной. Беременность уже стала заметна. Джону казалось, что ему этот младенец дороже, чем родителям малыша, которые вынуждены были пожениться, когда Джекки «залетела». Мама тоже радовалась первому внуку, и Джозеф, когда улегся гнев, радовался вместе с ней.

Джон взял на себя разговор со Стивеном. Он собирался поговорить с ним попозже, вечером, отойти с братом в сторону после чаепития, успокоить, помочь разобраться. Джозеф обнажил перед мальчиком позорную сторону этой ситуации, он говорил со свойственной ему сдержанностью и даже кротостью, но слова его были резки: Джеймс и Джекки совершили грех и теперь должны расплатиться, должны вступить в брак, и их чувства не имеют ни малейшего значения. Они поженятся и будут жить с матерью Джеймса и его отчимом, хотя это неудобно для всех, тесно, но больше им податься некуда. За грехом, сказал Стефану Джозеф, всегда следует расплата, то есть нечто неприятное, мучительное.

Джон хотел сказать мальчику совсем иное. Под предлогом, будто Джон хочет взглянуть на собранную Стивеном коллекцию сигаретных пачек, они поднялись в спальню Стивена и Десмонда. Первым делом Джон напомнил брату, сколь многим они обязаны Джозефу, которого следует любить и уважать, однако не каждое его слово нужно принимать близко к сердцу. Не такая уж это трагедия, и уж вовсе не преступление в глазах любого разумного человека.