Бенджамин Леберт - Небелая ворона

Дышу громко и ровно, ведь Генри должен думать, что я сплю. И тогда будет тихо. Насколько тихо может быть в движущемся поезде. Неожиданно он заговорил снова. Наверное, ему все равно, сплю я или нет. Поэтому я открываю глаза и продолжаю слушать.

— Потом мы с Йенсом пошли еще и в «Эггерс», это такой ресторан на Гогенцоллернштрасе. Всю дорогу мы шли рядом, не говоря ни слова. Йенс смотрел в землю. В «Эггерсе» столики стоят и в зале, и на улице, но нам захотелось войти внутрь. Выбрали место в углу, у самого окна. Взяли две колы. Йенс не отрывал взгляд от окна и смотрел на отражения входящих в ресторан. «Я урод», — сказал он. Схватил стакан. Взболтал колу, попробовал. Потом откинулся на стуле и взглянул прямо на меня. «Ну-ка, посмотри на меня! Я слишком уродлив даже для того, чтобы пить колу. От ужаса она должна выпрыгнуть из стакана. Слишком уродлив, чтобы куда-нибудь ходить и знакомиться с людьми». — «Для меня ты никакой не урод. (Когда я это говорил, так оно и было.) И знаешь почему? Потому что свою душу ты не запираешь в железном ящике своего пуза. Многие закрывают свою душу в ящик. Запирают ее навсегда. Это видно по глазам. Ведь человеческая душа отражается в глазах. А если человек запер душу, то в глазах отражается только холодное железо, из которого сделан ящик. Вот они и есть настоящие уроды. К тому же в течение многих лет по свету бродит одна и та же ошибка. Почему-то считается, что есть четкая грань между уродством и красотой. Кто имеет право принимать решение по конкретному человеку? Дело в том, что существует общее представление о красоте. Именно его нам и навязывают. Если человек не соответствует критериям, если он не такой, то его рассматривают только под одним углом зрения: он уродлив. Великое сфабрикованное безумие, именно оно и решает, кому быть счастливым, а кому нет».

«Знаешь, что я слышал? — вдруг сказал Йенс. — Я слышал, что люди, у которых есть какое-нибудь уродство, неважно, психическое или физическое, ну, те, которые сидят в инвалидной коляске, у которых нога искривлена или всего одна рука, которые хромают или не могут пользоваться пальцами, слепые… я слышал, что эти люди когда-то были звездными воинами, героями других галактик, существами, сделанными из света, невообразимо красивыми и сильными.

Они исследовали космос, переживали интересные приключения, но вспомнить об этом теперь уже не могут. А повреждения и уродства — это последствия долгого, тяжелого путешествия к Земле. К той планете, которая является целью всех звездных воинов. На которую все они когда-нибудь попадают. А когда они рождаются на Земле, людьми, то они спасены. Вот теперь я и думаю: может быть, с жирными людьми тоже так. Что толстые тоже когда-то были звездными воинами. Звучит неплохо, правда? Лицо у меня опухло во время долгого перелета. А на самом деле я сильное, прекрасное дитя Света».

«Что за чушь! У каждого есть какие-нибудь недостатки. Тогда получается, что все когда-то были звездными воинами. До того, как попали на Землю. Убедить себя можно в чем угодно, лишь бы немного полегчало. И потом, разве Земля может быть целью? Не знаю. И что же за порядки царят в космосе, если, чтобы спастись, нужно превратиться в человека?»

«Понимаешь, — сказал Йенс, — если Земля на самом деле конечная цель и если представить, как я без отдыха и в полном отчаянии мечусь туда-сюда, то, может быть, и правда, что сам путь — это и есть цель».

Позже к нам присоединилась Кристина. Она так устало опустилась на стул, как будто ложилась спать. Но у нее не было шанса отдаться своей усталости, потому что прошло совсем немного времени, и Йенс поинтересовался (как это часто бывало) ее сексуальной жизнью. Пробовала ли она то или это. Почти на каждый вопрос она могла ответить утвердительно и рассказать соответствующую историю. Когда, например, она объясняла, как здорово самой или с партнером испытывать новую сексуальную игрушку, она все время отбрасывала с глаз прядь волос или ладонью проводила по лицу сбоку, как будто хотела удостовериться в его совершенстве. Кристина говорила тихо, слова сплетались в ласковую мелодию, словно она изо всех сил старалась нас соблазнить. Она получала явное удовольствие, если в какой-то момент своего повествования замечала, что у нас буквально слюна капает. Позже, в тот же вечер, речь зашла о том, что же все-таки прикольнее — секс или еда. Кристина приняла сторону секса, Йенс — пищи. Он сказал: «В понятие „еда“ входит, среди прочего, и биг, — мак. Скажу только одно: понадобится ну очень много сексуальных прибамбасов, чтобы победить один биг-мак!»