Бенджамин Леберт - Небелая ворона

Так проходили дни, недели. Мы втроем встречались в ресторанах и кафе, болтали, ходили в кино и театр, по ночам гоняли по району на «ситроене» и слушали невыносимо громкую музыку. Или все вместе ехали к моей бабушке, чтобы под руководством Йенса готовить жирную жратву в гигантских количествах. Мы возились на кухне и опять слушали громкую музыку. Если я бывал один, то чувствовал себя мерзко. А с ними казалось, что сейчас я должен быть счастлив. Что думали другие, не знаю. Иногда я считаю, что должен был заранее понять, к чему все идет. Если Кристина делала что-нибудь одна, без Йенса, и не говорила ему об этом, то он обижался, уходил. От меня гоже. Хотя я не имел к этому никакого отношения. Получается, что в его голове мы существовали только втроем. Он не звонил и не подходил к телефону. А через некоторое время, когда мы снова встречались, он сидел молча, не говоря за целый вечер ни одггого слова. И взгляд у него был такой, про который я уже рассказывал. Поэтому смешно звучал ответ на вопрос, не влюблен ли он в нее: «Не-а, Кристина — это последняя женщина, в которую бы я влюбился». Я не верил. И должен был предчувствовать, что произойдет.

Мои газеты: «Шпигель», «Тагесшпигель», а еще «Вог» — из-за девушек. Книги из amazon.de. Кое-что пропадает из почтового ящика. София все время качает головой: «Как можно так много читать?»

Ей двадцать три года, после душа она все время приходит на кухню, обернувшись полотенцем. Она итальянка. И моется только после обеда. Ночная жизнь. Скоро от моей подписки она сможет отказаться.

Генри говорит:

— Хочу рассказать тебе еще кое-что про Кристину. У нее два выдающихся качества. Первое — это ее безупречная красота, ведь она красива вся, с головы до пят. И второе, что особенно заметно при первой встрече, — удивительная отрешенность, как будто она воспринимает окружающее через пелену. Может быть, так оно и есть, ведь она близорука. Не в состоянии разглядеть Олимпийскую башню, даже стоя прямо перед ней. Один раз так и правда было. Но она слишком тщеславна, чтобы носить очки. Кажется, что по-настоящему ее ничего не интересует, что она неприступна. С ней, как и со всем, что ускользает, очень трудно — нужно сильно постараться, чтобы до нее дотянуться, чтобы заставить Кристину смеяться, плакать, кричать, выманить ее из оболочки. Она любит все арабское. Арабскую музыку. Наверное, ей было бы нетрудно ходить в чадре. Ей бы пошло. Ее отец был дипломатом. Она много ездила по свету. И говорила на языке любой страны, в которой бывала. Дольше всего она пробыла в Брюсселе. Меня страшно раздражало, когда она высоким звонким голосом что-то быстро говорила по-французски в телефонную трубку. А я не понимал ни слова. Красилась она часами. Пользовалась кремом, пудрой, тенями для век, тушью для ресниц, помадой, контуром для глаз. А когда через час возвращалась из ванной, никто и не замечал, что она накрашена. Но вид при этом был ослепительный. Даже волосы сверкали. Еще она пользовалась парфюмом — запах то ли имбиря, то ли ландыша. Этот парфюм она все время заказывала из Парижа, всегда из одного магазина, в котором делает покупки президент Миттеран. И еще у нее есть одно отличительное качество — неорганизованность. Где бы она ни бывала, везде оставляла после себя хаос. Как животное, которое помечает территорию. Носки, одежда, грязные чашки из-под кофе, тарелки, ложки, развернутые газеты, грязные кроссовки, заметки, сделанные ее нервным почерком на всяких листочках, которые, кстати, тоже терялись в ворохе всего этого хлама. Один раз я видел ее чемодан, с которым она вернулась с моря. Она так его и не открыла Там даже песок остался. Она вообще не стирала вещи. Дорогие относила в чистку, а все остальные просто выбрасывала и тут же покупала новые.

— А ты-то мог сказать ей, что любишь ее? — перебиваю я.

Он долго ничего не говорит. Слышно, как стучат колеса.

— Да, — раздается сверху, — я ей сказал. Однажды вечером. В ноябре. Шел сильный дождь. Она стояла перед нашей дверью как мокрая кошка. Сказала, что хотела сделать нам с матерью сюрприз. Но мамы дома не было. Слава Богу. Она вошла, швырнула на пол курточку из ягненка, побежала в ванную, вытерла лицо полотенцем, наклонилась вперед, высушила, насколько могла, волосы и снова откинула их назад. Я напряженно наблюдал за ней из коридора. Поднял с пола куртку и повесил на крючок. Мы вместе вошли в мою комнату. От отца у меня остался проигрыватель, на котором можно слушать миньоны. Правда, все пластинки уже сильно поцарапаны.