Амели Нотомб - Гигиена убийцы

— Послушайте, уважением к человеческой жизни вы не отягощены, но неужели у вас не дрогнула рука поджечь замок семнадцатого века?

— Руки у меня никогда в жизни не дрожали.

— Ясно. Вернемся к нашей концовке, вернее, к ее отсутствию. Стало быть, вы утверждаете, будто сами не знаете, почему не окончили этот роман?

— Да, можете мне поверить. Казалось бы, эффектных концовок хватало, только выбирай, но ни одна меня не устроила. Не знаю, что это было: вроде бы я ждал чего-то другого, так и жду до сих пор, вот уже двадцать четыре года — или, если угодно, шестьдесят шесть лет.

— Чего другого? Воскрешения Леопольдины?

— Если бы я знал, чего, не прекратил бы писать.

— Значит я была права, связав незавершенность этого романа с вашей литературной менопаузой?

— Конечно, правы. Только чем тут гордиться? Правота журналиста — плевое дело, была бы сноровка. А вот правота писателя — ее просто не существует. У вас ремесло до отвращения легкое. У меня — опасное.

— А вы своими руками сделали его еще опаснее.

— Как понимать этот странный комплимент?

— Не знаю, комплимент ли это. Не знаю, красивый ли жест или безумие — так подставляться, как это сделали вы. Вы можете объяснить, какая муха вас укусила, когда вы вздумали рассказать, причем правдиво, историю, пусть самую для вас сокровенную, но и самую рискованную, из-за которой, откройся правда, вы запросто могли предстать перед судом? Какому извращенному позыву подсознания вы поддались, предъявив человечеству свой лучший шедевр и одновременно столь вопиюще недвусмысленный акт самообвинения?

— Да плевать человечеству на это! Что, не так? Вот уже двадцать четыре года этот роман пылится в библиотеках, и никто, слышите, никто мне о нем даже не упомянул. Что естественно, потому что, как я вам уже говорил, никто его не прочел.

— А я?

— Вы одна не в счет.

— Кто докажет, что я одна?

— Я докажу как дважды два: если бы еще кто-то кроме вас меня читал — именно читал, в плотоядном смысле этого слова, — то я давно был бы за решеткой. Ваш вопрос весьма интересный, но я удивляюсь, как вы сами не додумались до такого простого ответа. Представьте себе: некий убийца сорок два года скрывается от правосудия. О его преступлениях никто не знает, он стал писателем и прославился. Ему бы жить да радоваться, так нет же: этот безумец затевает бессмысленную игру с судьбой — бессмысленную потому, что рискует всем, ничего не выигрывая, — только ради презабавнейшей демонстрации.

— Постойте, я угадаю какой: он хочет наглядно доказать, что никто его не читает.

— Более того: он хочет доказать, что даже редкие читающие особи — такие еще есть — читают его, не читая.

— Ну, вы и загнули.

— Да-да. Всегда найдется горстка бездельников, вегетарианцев, начинающих критиков и мазохистски настроенных студентов, которые, покупая книги, иной раз сподвигнутся их прочесть. Над этими-то людьми я и поставил эксперимент. Я хотел доказать, что могу безнаказанно написать о себе самое страшное: этот, как вы метко определили, акт самообвинения абсолютно достоверен. Да, мадемуазель, вы и здесь были правы: ни одной вымышленной детали нет в этой книге. Конечно, можно поискать читателю оправданий: никто ничего не знал о моем детстве, подобные ужасы я писал и прежде, трудно представить, что я был так божественно красив, и так далее. Но я утверждаю: все это отговорки. Знаете, какой отзыв на «Гигиену убийцы» я прочел в одной газете двадцать четыре года назад? «Волшебная сказка, изобилующая символами, рожденная буйным воображением метафора первородного греха и, шире, удела человеческого». Что я вам говорил — меня читают, не читая! Я могу позволить себе писать самую рискованную правду — все равно в ней увидят лишь метафоры. Ничего удивительного: псевдочитатель в герметичном скафандре проходит сквозь мои самые кровавые пассажи, даже не забрызгавшись. И восторженно ахает время от времени: «Ах, какой чудный символ!» Чистое чтение — вот как это называется. Отлично придумано, рекомендуется перед сном в постели: успокаивает, и даже без риска испачкать простыни.

— А чего бы вам хотелось? Чтобы вас читали на бойне? Или в Багдаде под бомбами?

— Да нет же, тупица! Дело не в том, где читать, а в том, как читать. Мне бы хотелось, чтобы меня читали без водолазных доспехов, без расписания, без вакцины и, если уж говорить все до конца, вообще никак.

— Вам следовало бы знать, что такого чтения не бывает.

— Сначала я этого не знал, но теперь, в свете моей блистательной демонстрации, уж поверьте, знаю.