Татьяна Алексеева - Выход где вход

Загадочно улыбнувшись чему-то внутри себя, он неспешно закурил. Долго, размеренно чиркал зажигалкой, которая не хотела срабатывать. Вера не отрывала глаз от его рук. Кисть была широкая, с полноватыми пальцами, по-детски коротко и неровно обстриженными. А, может, даже и обкусанными. Это предположение снова напомнило о ребёнке, которого ей так хотелось чувствовать в Никите. Хотя, признаться, уверенность, исходящая от него, была важнее. В ответ на уверенность она где-то глубоко внутри сама начала чувствовать себя ребенком… Ей уже давно, много лет, было жизненно необходимо в кого-то зарыться, спрятаться. Расслабиться и как следует поплакать. Найти прибежище.

— Вы сегодня с Егорием одну квартиру смотрите или больше? — многозначительно взглянув на неё, спросил Никита.

— Одну, — не сразу поняв вопрос, мотнула головой Вера. — Да и ту-то с трудом нашла. Ты ж его знаешь. Чувствую — зря проходим. Опять всё впустую.

Кит докурил. Затушил остаток сигареты, разбрасывая крохотные искорки. Вера жадно втянула воздух. Ей сейчас был страшно приятен сладковатый табачный аромат, терпкий и головокружительный. Взволновавший её мужчина благодаря этому призвуку дыма стал к ней ближе. Словно вместе с запахом он проникал в неё, тонко и неуловимо.

Кит забросил ежедневник в бардачок, ненароком коснувшись запястьем Вериного колена. Та, словно ужаленная, отшатнулась. Поджала ноги, втянула в рукава кисти рук, как-то вся подобралась. Реакция выглядела чрезмерной: она была в брюках, а на колени ещё и куртка свисала. Что-то вроде легкого недоумения изогнуло брови и уголки губ Кита. Он искоса глянул на Веру. Промолчал. Пауза затягивалась.

— Как ты вообще-то живешь? — вдруг спросил Никита со странной теплотой в голосе. — А то всё работа, работа… Что-нибудь у тебя ещё происходит?

— Вот подруга уезжает — я тебе рассказывала, — жалобно улыбнулась Вера.

Впервые за долгие месяцы кто-то так явно заинтересовался её жизнью, её чувствами. С Мариной всё было по-другому. В чувствах подруги Вера сама торопилась раствориться, задвигая свои в какой-то неприметный чуланчик. А тут… Даже ком подкатил к горлу. В груди сжалось и защипало. Она не знала, что ещё из себя выдавить. Не хотела, чтобы Кит видел, как слёзы навернулись на глаза. Дитёнок внутри Веры просыпался, открывал глазки, искал — кому улыбнуться. Испуганный или растерянный ребёнок в собственной душе был хорошо ей знаком. А вот счастливый ребенок, доверчиво потопавший навстречу другому, пробудился впервые за много лет.

— А сын как? Муж-то помогает? — лицо Никиты озарило сочувствие. В голосе появилась мягкость и понимание. Взгляд показался Вере нежным. Но ещё больше её поразило, что смотрел он не на неё, а как бы внутрь её.

— Никит, ну ты же сам знаешь. Всё — одна! Он, может, и хотел бы помогать… Но я же знаю, что он не искренне. Пытается выглядеть хорошим в собственных глазах. А мне его жалость не нужна.

— Ну, так уж и не нужна? — свернул губы трубочкой Кит, словно общался с грудным ребенком.

Вера с ужасом почувствовала, что сейчас разревётся. Господи, как же ей была нужна жалость, как нужна! И хоть бы кто-нибудь пожалел… Она и думать забыла о долгих часах, потраченных Мариной на её утешение. Почему-то Маринина жалость больше не казалась ей неподдельной. Похоже, подруга, как и бывший муж, жалела Веру по обязанности. К тому же в надвигающейся потере самой Марины поддержать её было некому.

Кит, кашлянув, поменял позу, сместившись в сторону Веры. Заметив, что дистанция между ними сократилась, она судорожно притянула сумку. Прикрыла ей колени, бессознательно загораживаясь. Кит, уловив в воздухе какое-то напряжение, снова отстранился. Нехотя откинулся на спинку кресла.

Вера сама не знала, чему заранее сопротивлялась. Что он должен был сделать, чтобы смягчить её? Сказать ей какие-то особенные слова? Наплести, что она давно ему нравится? А, может, ей просто нужно было побольше времени — приготовиться, настроится… Как-то слишком уж внезапно всё нахлынуло. И Вера не могла изгнать из тела оцепенение, как ни старалась. Руки и ноги оставались деревянными. Улыбка — приклеенной. Голова и плечи выдвинулись вперед, как у борца перед атакой. Туловище сжалось в комочек, словно защищая от удара свою бесценную сердцевинку.

Никак не удавалось найти удобную позу в кресле. В любом положении было неловко. Шея совсем затекла оттого, что Вере неотрывно смотрела на Кита, боясь отвернуться. Не Кита, конечно, боялась… А того, что как-нибудь слишком неловко выплеснется наружу её паника. Она заранее знала, что не сможет быть такой, как надо, — лёгкой, женственной, непринужденной. Знала, что любой её жест, движение или фраза будут нелепыми, разрушат атмосферу интимности, едва та возникнет. Лучше даже и не пытаться. Потому что всё будет неправдой и насилием над собой. Правдой же для Веры сейчас было только одно: желание забиться в угол и лить там мелкие злые слезы. От того, что она — не такая, не такая, не такая, какой нужно быть! Ну, не вообще 'быть', а быть такой, чтобы любили.