Жан-Мари-Гюстав Леклезио: Путешествия по ту сторону

Итак, еще не было никого. Почти никого. Не было его или ее, не было «я». И не было границ. Кровь была одна на всех и для всех общая. И кожа, огромная, прекрасная, отливающая сталью, тоже была на всех одна. Еще не были проложены дороги, еще не выросли белые небоскребы, подобные огромным раковинам. Там и сям плавали города — колонии планктона, огромные темные пятна на воде, словно тучи в жидком небе. А жизнь была там, где она была, плавно погружаясь все глубже, раскинув в стороны руки-щупальца, синевато-бледная, словно тело утопленника. Ее след тут же стирался с мягким чавкающим звуком, и трещины затягивались в несколько десятых секунды. Поистине прекрасной была такая жизнь.

Когда это происходило? Неважно. Это было у моря и в море. Не было людей — значит, не было ни смертей, ни войн. Здесь, в глубинах, был обретен мир.

И, конечно же, тогда никто ничего не делил, ничего не раздавал. Здесь нельзя было воздвигнуть стены, забрать решетками двери, разгородить пространство заборами. Кровь была общей, ей не нужны были даже вены, чтобы течь, и она питала все тела. Каждое деревце могло погрузить свои корни в черную толщу воды, чтобы наесться и напиться.

Не было никого — но не было и одиночества. Как это объяснить? Ни одной фразы, ни единого слова, но во всем билась мысль. Темная вода непрестанно перекатывалась, местами прорываясь и тут же затягивая разрывы, и лишь кое- где водовороты нарушали неподвижность небытия. Каждая волна, каждое трепетанье кожи, каждое темное пятно на ней что-то означало и что-то мыслило. Волны говорили о тоннах воды, о подземных толчках или о всплывших на поверхность островках нефти, они говорили самыми точными словами. Слова жили в теле воды, которое медленно, тяжело перекатывалось, заключенное в оболочку собственной поверхности, пытаясь просочиться сквозь нее. Что это было? Жизнь ли рождалась на дне, в толще ила, вздымая тучи пузырей, силясь вырваться наверх, к свету? Или лава клокотала [26] в подземных коридорах, или проплывали медузы, или пульсировала кровь? Где это было? Когда? Быть может жизнь еще скользила вниз, влекомая ко дну глубочайших впадин. А может быть, уже были города с их шумом, ревом тысяч грузовиков, воем сирен, скрежетом тормозов, уже были следы шин в дорожной пыли, белые скелеты зданий, круглые окошки, похожие на иллюминаторы.

Нет, это было лишь воспоминание о том, чего еще не было.

О, океан жидкого воздуха, никогда мне не понять всего, что он нашептывает! Он говорит так много, в его речи столько недомолвок, намеков, загадок. Но он не ждет от меня слов, это я, я вырываю у него слова и вместе со словами краду его силы.

А его слова родились много веков назад. Между катящимися горами зияли провалы десятиметровой глубины. Берегов не было видно, и даже скалы вздымались над водой так, что казалось: и они вот-вот обрушатся как волны. Вода все прибывала, а в воронках водоворотов жили города, которые она когда-нибудь непременно должна была поглотить. Она легко разбивала плотины, раскалывала на мелкие кусочки бронированные двери субмарин и заполняла целый мир быстрее, чем ванну. Да, море могло быть и таким, еще более ужасным, чем ужаснейшее из слов: ОПАСНОСТЬ.

И все же надо было спуститься на дно. Забыть о небе и погружаться все глубже, как бы ни давила вода на ноздри и барабанные перепонки. Тяжелое море, море из расплавленного металла, непроницаемое для света. Стена, сплошная стена, крепостной вал, загородивший дорогу к будущему.

И все живое уходило в море. По ручьям, рекам, водопадам, сточным трубам стремились к нему загрязненные воды. А воздух легким ветерком скользил над ним, невесомый, летучий, подхватывая клочья смертоносного тумана, и вулканы выплескивали потоки лавы. И все это происходило в молчании. Взгляд ни о чем не вопрошал, глаза никого не сверлили. Взгляд был всюду в воде, непроницаемый, он был обращен внутрь себя, и можно было плыть сквозь влагу глаз.

Взгляд и море, две тени, неотделимые друг от друга. Они не разрушали друг друга. Мысль тоже была легкой и текучей, и можно было бесконечно опускаться, плавно падать все ниже, ниже, к центру воды. А море ждало, оно всегда только ждало.

Глаза плавали в море, словно два моллюска. Глаза то и [27] дело рождались в воде и вновь исчезали, оставляя на поверхности лишь маленькие водовороты. Так они и плавали среди пены, крошечные рачки-кораблики, покачивающиеся на одном месте. Но не смотрели, нет — они тоже порождали

иоду.

Порой вода раскрывалась. Раздвигались ее оболочки, и можно было увидеть — но лишь на мгновение, так, что даже непонятно было, явь это или видение, — черные бездны. Да, иод ее затвердевшей оболочкой скрывались колодцы, пропасти, скважины, головокружительные глубины. И надо было спускаться в эти бездны, словно путешествуя по ту сторону времени, и искать другое солнце, то, что притаилось в своей пещере и глядит своими узкими глазами, раскинув во все стороны десять лучей-щупалец. Но наверху трещины быстро затягивались, закрывались с легким хлопком, и вновь воцарялась тьма. Света не было. Все происходило в кромешной черноте, лишь изредка мигали там и сям зеленые звездочки буйков.