Глен Хиршберг - Дети Снеговика

– Твой брат Брент, – повторяет Спенсер. Впервые за вечер подняв на меня глаза, он начинает изучать мое взрослое лицо. Даже при этом тусклом свете, без грохота роялей за спиной глаза его сияют, как отшлифованный янтарь. – Чертов выродок! Я всегда знал, что когда-нибудь ты приедешь.

– Мог бы и порадоваться.

– Тогда бы я солгал.

Меня начинает крючить, как будто желудок пытается подыскать в брюшной полости более удобное место. Мне тошно, мне больно, мне грустно, и от этого становится еще паршивее.

– Я думал, это случится раньше. Долгое время всякий раз, открывая почтовый ящик, я надеялся найти там письмо или хотя бы открытку. Я дергался на каждый телефонный звонок – думал, а вдруг это ты. И так продолжалось до самого окончания школы.

– Мог бы и сам позвонить.

– Да уж. – Он опускает голову. – Мы оба много чего могли сделать. Слушай, Мэтти… – Тут он умолкает, крутит головой и впервые за все время улыбается. – Мэтти Родс. Выродок чертов.

– Привет, Спенсер.

Улыбка сходит с его лица.

– Это не из-за тебя, понимаешь? То, что я так себя веду. Я не собираюсь злобствовать. Сколько нам было – лет по одиннадцать? Это не личное.

Я продолжаю молча смотреть на него, пока он пьет свой тоник. У него выступает испарина – очевидно, от усилий, затрачиваемых на сидение со мной в этой кабинке. На глаза у меня снова наворачиваются слезы, но теперь большей частью от фрустрации.

– Спенсер! Как, черт возьми, тут может быть что-то не личное?

– Ты не все знаешь, – говорит он. – Ты вообще ничего не знаешь. Ты просто уехал.

– Мне было одиннадцать лет. Я не уехал. Меня увезли.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом.

– О чем? – Он не отвечает – просто сидит и трясется. Я вынужден упрятать руки в карманы и сжать их в кулаки, чтобы не схватить его за запястье: мне хочется вырвать его оттуда, где он сейчас находится, чтобы можно было с ним поговорить – просто поговорить. Но, не придумав ничего лучшего, я спрашиваю: – Как?

Несколько минут мы оба молчим, раскачиваясь в такт очередной песне Стиви Уандера. Отхлебывая пиво, я вспоминаю о Луисвилле, о Лоре. И они кажутся мне абсолютно несущественными фрагментами чьей-то чужой жизни.

– С каких это пор ты начал верить? – спрашиваю я. – В Бога, я имею в виду.

Что удивительно, Спенсер по-прежнему смотрит на меня. И по-прежнему потеет, но от вопроса не увиливает.

– Да вроде я всегда немного верил. Но то, что я чувствую сейчас, – не знаю, вера это, благодарность, облегчение, радость или что-то еще, для чего у меня даже нет названия, – это что-то мощное, настоящее, и что бы это ни было, оно поступает в мою кровь, как кислород, и я дышу этим, Мэтти. Я этим дышу.

Переведя дух, он продолжает:

– Меня подобрали в каком-то тупике, представляешь? С торчащим в руке шприцом: я надеялся выжать из него еще хоть пару капель. На венах у меня живого места не было, память отшибло. Напрочь. До пустоты.

– До пустоты?

Лицо его мрачнеет, приобретая выражение откровенной враждебности.

– На краткий миг блаженства – до абсолютнейшей пустоты.

– А как мама? – спрашиваю я поспешно в надежде найти точки соприкосновения, добиться той близости, которая без проблем возникла при общении с Джоном.

Ни один мускул не дрогнул на лице Спенсера. Он смотрел на меня, пока я не отвел взгляд, потом взял бумажную салфетку, старательно развернул ее и плотно прижал к глазам – как компресс.

– Довольно сносно в последнее время – благо возобновила лечение. Но приходится верить ей на слово. Видеться со мной она не желает.

У меня разгорелись щеки. Такое чувство, будто я иду против ветра. Лучшую часть жизни я провел, воображая себя этаким Гэтсби [52]наоборот. В отличие от него я цеплялся не за особняк и будущее, а за руины и прошлое. Но таков был мой выбор, с самого начала. Мне представилась возможность все бросить, тогда как никто из тех, кто здесь остался, этого не сделал. Может, мне потому и не уйти из этой кабинки. В присутствии Спенсера и сервировка стола, и ореховая шелуха, и серость повседневной жизни обретают реально ощутимое, только им присущее свойство. Я не хочу, чтобы в ближайшем будущем он удалялся от меня более чем на пять футов.

– Ты снился мне, Мэтти, – говорит Спенсер. – В героиновом сне. Ты и близнецы Кори. Вы несколько раз менялись головами, потом смотрели на меня и рявкали: «Фас!» – а я лежал себе под крылом заброшенного «олдса» и все смеялся, смеялся, смеялся.

– Я думаю о них каждый день, – говорю я. – Кортни Грив. Питер Слоткин.