Сергей Шаргунов - Чародей

Священник молчал и вилкой ловил горошину из салатовых зарослей у себя на тарелке.

— Погоди, Лексеич, — сказал митрополит миролюбиво, — оба вы хороши. Не надо бы тебе при гостях нашу ерунду ворошить, а ты, отче, и впрямь спокойнее будь. У тебя же так про веру добротно получается. Проповеди к двунадесятым праздникам мы в нашей газете местной печатали, а ты запретил. Разве дело?

— Что за газета? — спросил Ваня.

— Партийная, — откликнулся кто-то из партийцев. — Он узнал и запретил.

— Смотри, отче. Забыл, чем Аввакум кончил? И чем всегда раскол кончал?.. Пью за твое вразумление! — Митрополит широким жестом мощной руки наливал в протянутые рюмки. — Я ведь еще, почему его так ценю? — Он обвел стол милосердными глазами. — У него икона в храме — чудотворная.

— За чудеса? — гоготнул Ефремов с поднятой рюмкой.

— За спасение душ наших! — поправил его митрополит тоном снисходительного наставника, и все выпили, — не пили охранники, да еще отец Петр поднес бокал с кагором к бороде.

— Не уважает водку, ты гляди, — подмигнул смоляному партийцу его стертый коллега.

— Святой! — тот отправил в рот на ножике розовую плоть рыбы.

— А что за икона чудотворная? — спросил Ваня.

— Отче, расскажи странникам! — обратился митрополит, как бы подтрунивая.

— Не томи народ, — квакнул батюшка-азиат. — Спой, соловей! — и его затряс смешок.

— Говорить нечего, — тихо вздохнул священник, опустив голову, глядя на тарелку, где горошина зеленела, расплющенная между зубьев вилки. — Не говорить надо… — насморочно продолжил он и внезапно воскликнул чистым громовым голосом: — А каяться! Вы — люди неверующие. Что я вас потешать буду? — Он не выделил, кто не верует, отметил Ваня, он всех неверующими назвал. — Неволишь, владыка, требуешь на трапезы такие ходить: принимаю как послушание. Миро истекает из иконы Преподобного Сергия Радонежского, великого нашего святого и заступника земли Русской, по молитвам истекает прихожан, бабушек нищих, тружениц, которым вы, власти, ноги мыть должны и воду пить.

Вдруг Ваня ощутил укол, как будто он спит, но пора вставать, солнце оценивающе и безжалостно ужалило сквозь проем между штор. Но он гуще зажмурился, и в какой-то иной комнате его двойник недовольно повернулся на бок и уютно поджал ноги.

— Впрочем, что говорить о власти безбожной, — продолжил священник бодро, — сменяете вы один другого, все норовите что-нибудь украсть, а Бога задобрить, но не в камне Бог, — а в человеке! Ждут опалы вас, пьянство и разорение, бесславие и уныние, ибо вместо хлеба дали вы народу бетонный камень, перемешанный со стеклом вашего поганого телеящика. Партию вашу знать не знаю и ведать не ведаю, ибо нет ее, а завтра и совсем не будет. Кайтесь! Чудес захотели! — Он сделал паузу и вздохнул со спазмой, по-прежнему глядя на блюдо. — Вижу, отрок, вернее, юноша между вами. Ради него и договорю. Многими ложными соблазнами прельщает душу дьявол. И страшно, и невозможно человеку отпустить от себя тяжесть зла, боится человек стать совсем легким, как воздушный шарик, и улететь в небо и лопнуть, а на самом деле, уйти к Богу. Молись — и только так обретешь силу и с ума не спятишь. Гороскопы, гадалки, заклинания и разное прочее — это все от лукавого. А в концовке — большой жирный кукиш. Молись! И тверди: «Господи, дай мне чудо услышать совесть мою!»

Все неловко молчали. За это время женщина в белом платке и черной одежде беззвучно поменяла блюда. Партиец укоризненно качал смоляным коком. Охранник Егор влажно ухмылялся. Охранник Паша исподтишка хихикал. Священник-азиат, звеня приборами, обидчиво ел второе.

Ефремов потянулся за свежемытым помидором и спросил:

— Хотите анекдот?

И все вернулись в благое расположение духа:

— Давай!

— После такой отповеди — только анекдотец хороший!

— Ух! Вот это ловкий политик. Мы слушаем!

— Отгадайте загадку: «Без окон, без дверей, полна… — он запнулся, — полна задница этих… скотов…»

— Не знаю… — сказал Ваня потерянно.

— Наша Дума! — воскликнул Ефремов.

— А почему «без окон, без дверей»? — поинтересовался азиат-священник.

— Ну вот, и ты тоже… — просиял Ефремов. — Хоть кто бы спросил почему скотов?

И все засмеялись счастливо.

Кроме одного священника.

В синих потемках джип несся по раскоканной дороге, по скорлупе наледи, среди деревушек и лесов. Ели стояли, занесенные снегом, обрывались, и мелькал отрезок занесенных снегом домиков. И опять Иван косился на избы, которые преданно тянулись вверх острыми крышами, готовые вознестись. Окна темнели, свет горел лишь в паре-тройке домов.