Владимир Кормер - Наследство

— Ну разумеется.

— И даже этим не показывай, что знаешь. — Да.

— Гм… Ну, словом, он, скорей всего, из ордена…

— Из ордена? Из какого?

Вирхову показалось, что Мелик немного смутился.

— Не знаю, — с неудовольствием сказал тот. — Не знаю, точно ли он в ордене. Этого никто, кроме его начальства, я думаю, не знает. Но, во всяком случае, какие-то связи у него есть.

— Здорово, — восхитился Вирхов.

— Но ты молчи. Ни слова. Понятно?

— Да, конечно.

Перешли в маленькую кухню, помещавшуюся тут же, за стеной; большая, должно быть, была внизу. Здесь стояли газовая плита на две конфорки, немецкий кухонный гарнитур, беленькие шкафчики, маленькие разноцветные табуретки и столик на жиденьких ножках. В углу висели две иконки и на стене распятие.

— Ну что ж, прочитаем молитву, — энергично сказал отец Владимир, немедленно принимаясь читать.

Все повернулись к иконам. «Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении…» — читал священник. Григорий Григорьевич из уважения к собравшимся крестился как православный.

Уселись. Закуска не была обильной: бутерброды с сыром, печенье. Вина не дали по случаю поста.

— Ну так о чем же вы тут успели завести диспут? — спросил отец Владимир.

— Трудно определить сразу, — сказала Таня, все еще не остывшая от своего восторга. — Пожалуй, что о Церкви в современном мире.

— Вот как? Значит, быка за рога! — громогласно захохотал отец Владимир. — Ну что же. У Церкви и в современном мире, как и раньше, одна задача — свидетельствовать вечное и нетленное Слово Божие… Его, безусловно, можно свидетельствовать по-разному, но суть всегда одна.

— Да, — согласился Мелик, видно, тоже увлекшись и забыв о том, что хотел быть сегодня сдержан и почтителен, — но Церковь двадцатого века должна говорить с человеком двадцатого века, а не третьего и не тринадцатого. С тех пор изменились слова, изменились значения слов. Мы, например, не можем быть абсолютно уверены, что знаем, что понимал Никейский собор под словом homoousious.

— Я предпочел бы говорить, — перебил его отец Владимир, — не «Церковь двадцатого века», а «Церковь в двадцатом веке». Есть христиане двадцатого века, но, строго говоря, нет Церкви двадцатого века, так же как нет и не может быть Евангелия двадцатого века. Церковь, подобно Евангелию, одна и едина, идет через все века. Хотя, безусловно, язык, культовые формы и формы церковной жизни могут изменяться и изменяются очень сильно. Как сказал Папа Иоанн XXIII, «субстанция, сущность христианского учения, содержащаяся в Символе Веры, — это одно, а ее формулировка — это совершенно другое».

— Так вот, речь и идет о том, чтобы соотнести с данной нам в Откровении истиной, — сказал Мелик чуть нервно, — о которой мы как христиане знаем, что она вечна, абсолютна и окончательна, соотнести с этой истиной существенно неполные, относительные и изменчивые представления мира, где мы живем. Это чрезвычайно трудная задача. И я полагаю, что она гораздо трудней на самом деле, чем думают даже многие из тех, кто, казалось бы, серьезно глядит на вещи, — прибавил он, не удержавшись.

Вирхов понял, что это, по всей вероятности, был их старый спор.

— О, это очень интересно, — сказал Григорий Григорьевич. — Я ошень внимательно вас слушай. Мне хочется слушать, что говорят об этом у вас… Я сам много думал, как проповедовать Gospel… Евангелие теперь, молодым людьям, которые не верят в Бога. Не только молодым людьям. Мне интерьесно, что об этом думайте вы, — тщательно, по слогам произнес он.

Мелик, однако, уже дал волю раздражению (Вирхов подумал, что последние дни он был вообще несдержан, что-то постоянно выводило его из равновесия) и опять слишком резко сказал, к неудовольствию отца Владимира:

— Прежде всего нужно полностью дать себе отчет, что современный мир стал по преимуществу атеистичным. Нужно понять это, понять, почему это так.

Священник и Таня с некоторым сожалением смотрели на него.

— Да, мы должны это понять, — угрюмо повторил Мелик.

— Мир сей во зле лежит! — бойко вставил юноша с редкой бороденкой.

Все засмеялись. Прихлебывая чай из стакана в большом серебряном подстаканнике (у остальных были чашки), отец Владимир возразил:

— Нет, мы, христиане, не можем так запросто отдать этот мир врагу человеческому. Этот мир, он также и Божий мир. «И увидел Бог, что это хорошо».

— И кроме того, мы не можем не думать об участии Промысла в наших земных делах, — тихо, потупясь, прошептала Таня. — Это порою трудно себе представить, особенно человеку неверующему… Но если веришь…