Владимир Кормер - Наследство

Но она сдержала себя, хотя и потемнела:

— Я могла бы вам это объяснить… но это все сложно… Хотя, впрочем, ничего особо сложного и нет…

— Ну что вы, что вы, — поспешил он. Но она уже не могла остановиться:

— Он хорошо знаком с моей мамой, а те, кто хорошо знаком с моей мамой, как правило, не в восторге от меня. У моей мамы очень определенное мнение обо мне, и ее знакомые обычно его с ней разделяют… Вам это, наверное, очень странно?..

Он улыбнулся:

— Да нет, тут ничего странного нет. Я как раз все это себе хорошо представляю… Даже лучше себе представляю, чем вы предполагаете… У меня самого трудные отношения с матерью, и я все эти рассказы и жалобы знакомым очень хорошо знаю.

— Правда?

— Правда, — усмехнулся он. — Все это, конечно, ужасно, но, к сожалению, ничего нельзя поделать… Она живет в Сибири… Я не был у нее уже три года.

— У меня по-другому, — сказала она. — Я-то не могу ее оставить. Я люблю ее и готова делать для нее все что угодно, буквально ноги мыть и воду пить… и делаю примерно это, и… ужасно, но все это ни к чему. Ужасно, ужасно, — повторила она.

Лицо ее потемнело еще больше, и на глаза навернулись слезы. Он, еще только придя сюда, заметил, что она чем-то расстроена, и слышал, как она жаловалась Наталье Михайловне, а та ее утешала.

Они обогнули красный корпус, пройдя под окном, где работала пожилая врачица, покровительница Натальи Михайловны, прошли мимо морга, заглубленного в землю, крытого дерном блиндажа с вентиляционной трубой и двустворчатыми дверьми, — прошли, стараясь не смотреть в ту сторону, и передние трое остановились, раздумывая, не присесть ли им отдохнуть в маленьком палисадничке перед изолятором: две врытые в землю лавки у стола с отодранной фанерой уже высохли там под ветром.

Наталья Михайловна, пощупав рукой, присела на скамью, и вдруг торопливо сказала:

— Нет, нет, пойдемте дальше, здесь холодно, — и не дожидаясь, пошла вперед.

— Что сльучильось, Наталья Михайльовна, что сльучиль-ось?! — воскликнул Осмолов, спеша за нею.

Почти тотчас же они все увидели причину этого: через дорогу, за высокой железобетонной решеткой, вцепив шись в нее руками и просунув бритую наголо, испещренную пятнами пигментации, странной формы голову между проломанными прутьями, стоял и с живейшим любопытством смотрел на них человек. Они увидели желтую безволосую грудь под расстегнутым пальто и больничной курткой, кепка лежала по эту сторону решетки на земле. Глаза незнакомца искрились; еще миг — и можно было бы подумать, что это просто веселый, обаятельный шутник, смеха ради забравшийся за решетку. Но вот, поняв, что на него обратили внимание, он рванулся. Сразу искро метная его веселость достигла нездешних степеней. Он хлопнул в ладоши, присел и заговорщицким шепотом закричал им:

— Сюда!!! Сюда!!! — и видя, что они уходят, заметался, как мечутся большие кошки в зоопарке, от стенки к стенке.

Не оборачиваясь, они быстро прошли кусок дороги до поворота.

— Господи, как страшно, — сказала Таня, когда кусты наконец скрыли клетку.

— Представьте себе, даже мне стальо страшно, — галантно обернулся Осмолов. Он собрался было сказать еще, что в общем-то здесь нет ничего удивительного, раз уж они в сумасшедшем доме, но, поглядев на свою дочь и Наталью Ми хайловну, спохватился и только пошевелил беззвучно губами.

Прошла сестра в халате и ватнике поверх халата и позвала:

— К обеду, к обеду!

Стали прощаться. Осмолов сообразил, что так ничего и не передал своей дочери — ему были даны поручения насчет рукописей ее, разнесенных по издательствам и журналам, и сказал, что еще задержится. Наталья Михайловна поцеловала Таню, сказав вполголоса:

— Не ссорься, прошу тебя, будь умницей… Лучше смол чи, не объясняйся. Ты же знаешь, что это бесполезно.

— Разве я ссорюсь? — откликнулась Таня.

Наталья Михайловна махнула рукой и, отвернувшись, быстро кивнув остальным, взбежала по ступенькам. Плохо пригнанная дверь хлопнула и надолго задребезжала. Прочие раскланялись. Осмолов, взявши дочь под руку, отвел ее от крыльца за угол, где было меньше ветра. Таня с молодым человеком пошли к воротам.

Оба были несколько подавлены и своим разговором, и внезапной встречей с тем безумным.

— Как все-таки страшно, — прошептала она, оглядываясь на то место.

Он, однако, уже успокоился, посмотрел равнодушно, и, едва они вышли за ворота, воспоминание оставило его. До автобуса идти было довольно долго; она думала все о том же, и он, пользуясь случаем, мог лучше рассмотреть ее.