Владимир Кормер - Наследство

— Ты меня слушаешь или нет?! — нетерпеливо зашевелился Хазин.

— Там Григорий Григорьевич! — объяснил Вирхов.

— Я знаю. Это я назначил ему свидание здесь. Я попрошу тебя потом подойти к нему и все ему передать. Не исключено, что за мной следят… Так вот… Я сказал им, что важнейшее на сегодняшний день — это добрая воля к сотрудничеству различных общественных слоев, изживание тех предрассудков, которые исторически сложились в период культа личности Сталина… И они поняли меня! Они согласились со мной! Они немного поспорили, конечно, по тезису о «вырождении отдельных частей социального организма» и о «критической функции, которая присуща интеллигенции»… разговор был длинный, мы решили перенести его на другой раз…

— Погоди, — разволновался Вирхов. — А ты не думаешь, что они…

— Ну, ну, что?!

— Ты не думаешь, что они обманывают тебя?! Что они запутывают, завлекают тебя?!.. Играют с тобой в кошки-мышки?!..

— Меня?! Со мной?! — рванулся Хазин. — …Да, если хочешь знать, думаю! Я даже уверен в этом! У них есть такая мысль! Но мы… мы еще поглядим, кто тут кошка, а кто мышка! Понял?! Со мной где сядешь, там и слезешь! Им не выиграть у меня эту партию!.. И знаешь, почему? Потому, что на моей стороне историческая правда, вот почему! Потому, что я не боюсь их! Я говорил с ними, как «власть имеющий»! Пусть сажают, пусть ставят к стенке! Пусть ведут на Голгофу! Я ни на кресте, ни на костре не отрекусь от своих убеждений! Физические страданья — ничто в сравнении с теми душевными муками, которые я испытываю, болея за свой народ!.. Слышишь, это ведь обо мне они поют… вот, вот про узников! А еще раньше пели: да расточатся враги его! Мне понравилось. Я и пришел сюда, чтоб утвердиться сердцем, почувствовать, как молится народ… Теперь мне ничего не страшно… Я все вобрал вот сюда!..

Радуйся, Дево, радуйся: радуйся, благословенная: радуйся, препрославленная: твой бо Сын воскресе тридневен от гроба! — гремел хор.

Утратив от воодушевления разум, Хазин шагнул вперед, точно и впрямь хотел занять место на кресте или, по меньшей мере, со священниками в алтаре, и — удивительное дело! — народ, стоявший так, что, казалось, яблоку негде упасть, теперь легко подался, повиновался, расчищая идущему путь, никто не возражал, а бедная крохотная старушка прошамкала любовно: «Иди, иди, молись, милый!..»

Вирхов, обалделый ото всего этого, попятился назад, передать Ольге свой разговор и с Хазиным и с Петровским.

Выражение Ольгиного лица было ему непонятно: в экстатическом взоре ее, устремленном к царским вратам, запечатлелось столько откровенного счастья, что Вирхов даже позавидовал ей. Лишать ее этих минут блаженства было совестно; поколебавшись, он тем не менее сказал:

— Ольга… здесь Хазин!.. Он был сегодня… там… На допросе или на собеседовании, что ли… Он говорит, что Мелик там, у них! Им хотели устроить очную ставку! Но почему-то отменили… Слушай-ка, но до этого я наткнулся на Меликова начальника Петровского…

Тревога мелькнула в Ольгиных глазах, но не долее чем на короткий миг.

— Ты что, ослеп?! — воскликнула Ольга; если б не храм, она бы расхохоталась.

— ?!

— Нет, ты просто ослеп! Да вон же он, вон!!!

— Мелик?! Где?!

— Да в алтаре же, в алтаре! Сейчас он выйдет! Он служит вместе с ними, с Владимиром и Алексеем! Третий священник — это он! Ты что, не узнал его?! Ты плохо видишь?!

Она указывала на того священника, про которого и Вирхов подумал было, что тот похож на Мелика; но от перевозбуждения Вирхов стал-таки видеть хуже, и сейчас лишь понапрасну пялил глаза, не в силах под тяжелой златотканой фелонью различить движения знакомой фигурки.

— Это он, это он! — убеждала Ольга. — Он дал мне знак! Я поднялась на приступочку, меня потом спихнули оттуда, и он успел увидеть меня! Он улыбнулся! Понимаешь, его рукоположили! Как я рада за него! Теперь ясно, почему он скрывался от нас! Перед таким событием ему надо было смыть с себя всю нашу грязь, отрешиться от нашей суеты, страстишек! Господи, сколько лет он ждал этого часа! Видишь, сбылось! Жертвенная чаша его не опрокинулась! Так ему было нагадано, мы гадали с ним еще давным-давно, в юности. Ты слышишь, они поют об этом?! «Молния! Образ потрясения. Все в страхе и трепете. Совершенномуд-рый человек идет своей дорогой. Познавая себя. Жертвенная чаша его не опрокинется»… Ты слушай, слушай!..

…Адама воздвиг от тли…

— Ты что, не понимаешь, что это он?! Твой Хазин подлец и мерзавец! Ты пойди, пойди, продерись поближе! Иди!