Владимир Кормер - Наследство

Торопясь, стыдливо он начал читать молитву. Он собирался прочесть трижды, но уже с первого раза, дойдя до «и остави нам долги наши», заметил, что читает машинально и думает о другом. Спохватившись, он не мог, однако, вспомнить и того, что ему только что пригрезилось; мгновенье-другое неясный образ еще стоял перед ним, растворившись, едва его попытались довести до разума. Ощущение возникшей пустоты было неприятно. Мелик начал второй раз, тщательно выговаривая теперь слова, и дочитал до конца, не сбившись.

Он отвернулся к окну и стал глядеть на улицу. Из-за света в комнате снаружи ничего не было видно, хотя пустырь напротив через переулок, на месте снесенных недавно домишек, и был освещен сильным прожектором с крыши выходившего сюда глухой кирпичной стеной высокого шестиэтажного старого дома. Мелик прошел к двери, выключил свет и вернулся к окну. «Интересно, следят они за мной или нет?» — вдруг мелькнула у него мысль.

Прижавшись к холодному оконному стеклу щекой, он скосил глаза вдоль узкого переулка вниз, сначала вправо, потом, приложив другую щеку, влево. Шел одиннадцатый час вечера, забор, которым отгорожена была еще не начавшаяся стройка, затемнял переулок. Переулок казался безлюден. Сквозь заклеенные на зиму окна не слышалось шагов, и лишь однажды неясная тень, — Мелик даже не различил, мужчина это или женщина, — пересекла улицу далеко у перекрестка. «Да! Ведь они наблюдают из машин», — вспомнил он. Еще больше напрягая зрение, Мелик скосил глаза в переулок, почти выдавливая стекло. Машин, по крайней мере у того края тротуара, как будто не было. Ближний тротуар под самым домом все равно был не виден. Мелик подумал о том, чтобы отворить окно и перегнуться наружу; но он чувствовал себя эти дни простуженным и, представив себе, как холодный воздух пронижет ему больное горло, отпустил шпингалет, за который уже было взялся.

Зато теперь он увидел, что началось движение напротив, на пустыре, и удивился, как он не заметил этого раньше, потому что оно, скорей всего, возникло там не только что. Две фигуры, мужчина и женщина, стояли поодаль, возле расщепленного бульдозером и сваленного ствола старого тополя.

Это были собачники. Их псы, рыжая шотландская овчарка и второй, черный, породы которого Мелик не знал, похожий на нестриженого пуделя, только слишком большой и на высоких ногах, широкими кругами носились друг за другом, иногда сцепляясь в клубок посредине. Хозяева наблюдали за ними, поворачиваясь им вслед и размахивая ремешками, если начиналась грызня. Колли устала и легла. Черный пес продолжал свою скачку один мощными длинными прыжками по самому краю пустыря вдоль стены и забора, и черная тень его, то исчезая совсем, когда он мчался под домом, под самым прожектором, то непомерно удлиняясь у забора, летела за ним по кочкам плохо утрамбованной катком земли.

«Хорошо бы такого кобелька завести», — подумал Мелик, вообразив себе, как черный ласковый пес прыгает тут у него по всей комнате и по кровати и спит на полу у стола. Он даже непроизвольно оглянулся, чтобы увидеть, как собака смотрит на него оттуда преданными глазами и виляет хвостом на грязном половичке. Собаки не было очевидно, быть не могло. Скрипнув зубами, Мелик опять стал смотреть в окно.

От дыхания стекло запотело. Он нарисовал по нему пальцем собачью голову; подышав еще — бездумно, — какие-то инициалы и знаки. «Да, купить собаку, — произнес он почти вслух. — Здесь не знаешь и сам-то, что будешь жрать завтра! Какая уж собака». Он снова оглянулся — зло и раздраженно, точно пес и вправду скулил сзади, выклянчивая кусок.

Там опять ничего не было, только засохшая грязь на полу, натекшая с башмаков его неофитов, и, вспоминая о них, он язвительно передразнил:

— «Расскажите нам о вашей системе!» Они думают, что есть какие-то системы. Теперь систем нет. Не бывает, и все тут! Есть Рок, Судьба. И есть богини Судьбы. Богини мести! — злорадно прорычал он в окно, будто вослед молодым людям, желая испугать их.

Стекло от звука его голоса задребезжало, и, слегка отшатнувшись от неожиданности, он тотчас сказал:

— Или нет никакой Судьбы, и никакого Рока, и никаких богинь! И никакого Бога, — тут же добавилось как бы помимо него.

С какой-то необычайной для себя ясностью и холодностью Мелик снова стал смотреть на улицу, высокомерно вглядываясь в ее детали. Собачники уже ушли. Он окинул взором далекий неровный темный силуэт города, проступавший по сторонам, там, где не мешали прожектор и высокие дома напротив. Небо и низкие тучи были в красноватых отсветах, и Мелик следил некоторое время за их движением, сам будто отдаваясь порывам носящего их ветра и чувствуя его упругие удары за стеклом.