Инго Шульце - Simple Storys

Когда он опять поднял голову, то смог различить только круглый абрис плеча Патрика и верхнюю часть руки, которые выделялись на фоне освещенных окон дома напротив, в свете уличного фонаря. Он также видел силуэты растений, обрывок обойного бордюра в цветочном горшке и – справа от горшка, в профиль – распылитель.

Он попытался рассмотреть предметы на столе: стеклянный стаканчик Лидии показался ему вазочкой для мороженого, торчавшая в нем зубная щетка – пластмассовой ложечкой с длинным черенком, собственный граненый стакан, который он сжимал в руке, – зубчатым колесиком или ярмарочным колесом счастья, а свой большой палец – цепляющим это колесико крючком. Строчки, написанные на обоях, скручивались одна с другой в толстые вервия, в лабиринтообразные извивы канатов.

Энрико заметил, как в комнате вдруг резко потемнело. Наверное, оттого, подумал он, что Патрик расположился между мной и окном, что он загораживает мне свет своей массивной фигурой. Логичность этого заключения подтверждал, что его разум все еще работает точно, что он может играючи выявлять взаимосвязи и писать обо всем, о чем захочет. Он посмотрел на кота, сидевшего рядом со стулом, кот вновь и вновь облизывал лапку и проводил ею по своей мордочке. Это он тоже хотел бы описать – как киска наводит марафет и как кто-то стоит у окна и ему говорят: отойди-ка в сторону, из-за тебя света не видно… Энрико беззвучно хохотнул. И принялся ощупывать свои карманы в поисках карандашного огрызка. Ему, собственно, ничего больше и не нужно – были бы только карандаш да бумага. Он ведь хочет написать обо всем, описать весь мир. Отойди в сторонку, написал бы он, больше я ничего не хочу. Если б не этот приступ хихиканья, подумал Энрико, я бы и сейчас мог написать: не засти мне солнце. Если бы я нашел карандаш и бумагу, то мог бы прямо сейчас писать… Тут Энрико услышал, как кто-то назвал его имя и сразу же вслед за тем – имя Лидии. Колесико счастья под его ногтем внезапно исчезло. Если бы только нашлось свободное место на обоях… Он не понимал, в какой именно вопрос складываются слова, которые кто-то упорно выкрикивает в его ухо, не понимал, что за дуновение коснулось вот только что его щеки – запах лосьона для бритья или просто чужое дыхание. Разумеется, он спал с Лидией. Каждый когда-нибудь должен спать, даже Лидия, даже я, без сна человек умирает, подумал Энрико, но все дело в том, что я кроме сна обязан еще и писать, я прежде всего обязан писать… И даже когда Энрико ощутил эту боль в затылке, когда упал вперед, стукнувшись лбом о стол, – даже тогда он не перестал мысленно описывать мир. Он просто не мог прекратить свое писательство.

Данни больше не выпускала руля. С начала и до конца она сама крутила баранку, и только у бензозаправочных колонок позволяла себе чуток размяться, поприседать пару раз, не отходя от открытой дверцы. Неделей раньше она совсем коротко постриглась, даже не поинтересовавшись, что я об этом думаю. Она была на взводе, потому что так и не нашла для себя никакой работы, и еще из-за Тино, который день ото дня вел себя все хуже, а под конец закатил настоящую истерику и попытался на нас надавить. Он ни в какую не желал пожить со своим отцом хотя бы две недели. Все мои сбережения ухнули на новую кухню от «Икеи». Месяц за месяцем мы лишь с большим трудом сводили концы с концами. Тем не менее Данни не хотела отказываться от своего старенького «плимута» с удобным водительским сиденьем и специальной полочкой для консервных банок, от своего «Джимми Младшего», который так назывался в отличие от просто «Джимми» – ранее принадлежавшей ей «шкоды».

Данни водила неплохо, разве что чересчур разгонялась. Но мне как пассажиру ее стиль вождения казался некомфортным. А этот кусок старого автобана и вовсе был настоящим адом, машина подпрыгивала на каждой плите – чистейшая пытка. В моей голове все время как бы прокручивался учебный фильм: вот завизжали колеса на стыке покрытых гудроном плит, толчок отдается в сиденье и потом в моем позвоночнике. Хуже всего приходится шейным позвонкам, там ощущения наиболее болезненные. И сразу же новый толчок, теперь от задних колес, пара моих нервов оказывается зажатой между позвонками, и в итоге я становлюсь короче на три сантиметра. Кроме того, мне не нравилось, что Данни продолжает принимать противозачаточные таблетки, хотя уже вроде ясно, что мы хотим завести своего ребенка. Стать матерью не поздно и в тридцать четыре, и в тридцать пять лет, говорила она. И я отвечал: «Ну, если ты так считаешь, Данни…» А что мне оставалось, когда она в очередной раз откладывала это дело на потом? Причины всегда можно найти, не в них суть. Данни вновь и вновь заводила старую песню: мол, может быть, лучше всего, чтобы мы пока вообще от этого воздержались. «Кто знает, Эдди, будем ли мы и через два года по-прежнему любить друг друга?»