Джозеф Хеллер - Что-то случилось

– Прекрасно, Боб. По-человечески для нее, пожалуй, так будет лучше всего.

– Место ведь обычно не пустует. Если она опять захочет к нам поступить, так ей и скажем. Или какая-нибудь из медицинских сестер скажет: вам, мол, необходим отдых.

– Но мне здесь хорошо. Я весь день смеюсь и улыбаюсь.

– Это совсем ненадолго, дорогая. Мы… они… вынуждены сокращать штаты.

(Отпуск по болезни – это я держу про запас для Рэда Паркера.)

(Он подумает, я делаю ему одолжение.)

(А вот пусть потом попробует вернуться.)

(И умник же я, меня бы надо в президенты.)

Когда Рэд Паркер перестанет работать у нас в Фирме, можно будет опять пользоваться его квартирой. До него не сразу дойдет, что он уже вне Фирмы, и его больничная страховка окажется целительной для меня. Место его отдадут другому. (А его сдадут в архив.) Если он захочет вернуться, место будет уже занято. (Он, наверно, и не захочет. Привыкнет к безделью, к бесцельной, беззаботной суете.)

Те, кто берет длительный отпуск по болезни, если дело не в операции и не в каком-нибудь несчастном случае, почти никогда и не пробуют вернуться на прежнее место. Их на это не хватает. (Даже те, кто не так уж долго отсутствовал из-за гепатита или мононуклеоза, с трудом входят в прежнюю колею. У них уже не хватает пороха.) Много времени спустя после того, как они ушли, кто-нибудь, кто не любит терять из виду знакомых (в армии это был наш офицер службы общественной информации), зайдет и скажет: мол, такого-то уже нет в живых (или что у него «кровоизлияние в мозг», и уж тогда ясно, что ему и вправду крышка. Ни дна ему ни покрышки, ха-ха).

– Про Рэда Паркера слыхали? А про Энди Кейгла? Про Джека Грина? – скажет, приостановись на ходу, кто-нибудь вроде Эда Фелпса, если сам он тоже не умрет к тому времени. Уйдя па пенсию, Эд Фелпс будет частенько заглядывать в Фирму (как и Гораций Уайт, который, заболев, будет появляться в кресле на колесах и с металлическими палками, или непроницаемый негр-шофер в безупречной серой ливрее будет привозить его на кресле, и, проезжая мимо, он будет в знак приветствия слабо помахивать рукой. А я на кого буду похож в восемьдесят лет и без зубов? Зубов у меня не будет – сколько бы я ни лечился, рано или поздно все равно челюсть разрушится, боли в лодыжках и стопах усилятся. Нос вечно будет заложен, и дышать я буду открытым ртом. И пальцы непрестанно будут скатывать катышки. Я уже видал себя такого в больницах и на фотографиях. Как от меня будет пахнуть? Знаю как. Так же, как сейчас, и запах этот мне не нравится), больше ему некуда будет заходить. Я не удивлюсь, если Эд Фелпс станет появляться на встречах моих однополчан (вместо меня. Сам я никогда на эти встречи не ходил) – еще один излишне уцелевший. (Право же, нам больше уже ни к чему столько уцелевших!)

– Не знаю точно, что именно стряслось с Рэдом, – будет повторять он снова и снова. – Интересно, кто позаботится о его детях. Сколько их у него было?

Никто этого не будет знать, всем это будет до лампочки. Со всеми остальными в Фирме я теперь стараюсь сохранить бесхитростный радужный нейтралитет. Джейн поняла, что я перестал с ней заигрывать.

– Что это вы, шеф? – так и слышу, будто она уже готова язвить меня. – Струсили? Боитесь, как бы не докатилось до вашей худшей половины? Или просто боитесь – вас не хватит на молоденькую?

Джейн никогда не скажет ничего подобного и не подумает, она не такая, но я все же ясно вижу эту сцену и не представляю, как выпутаюсь. Вне стен Фирмы я начал усердно, практически готовиться к предстоящим более ответственным обязанностям: готовлю речи и играю в гольф. Набрасываю речи для конференции (свою и Кейгла) и в общих чертах разговоры в кулуарах Фирмы.

– Фу-ты ну-ты, – так начинается один. – Это вы-то удивлены? А мне, по-вашему, каково было? Я совсем растерялся, так меня это ошарашило.

(Это я накропал мигом.)

И я купил себе новые биты для гольфа и новый спортивный костюм.

Дочери нравится, как я выгляжу в этих светлых пастельных тонах и в кепи. (Дочь больше всего мною довольна, когда я красиво выгляжу.) Жена растеряна. Она думает, я опять занялся гольфом, потому что хочу заигрывать со студенточками во всех клубах, куда меня приглашают. Я уже разучился заигрывать со студенточками – и не стал бы, даже если б и не разучился. Они еще дети. (И ни одна не глядит в мою сторону или в сторону любого игрока в гольф моих лет. Они заглядываются на хороших теннисистов. Я решил больше ни с кем не заигрывать на вечеринках и вообще где бы то ни было, если со мной жена, не хочу ставить ее в неловкое положение, но хоть бы уж и она не заигрывала, когда выпьет, и не ставила бы в неловкое положение меня.) Буду давать ей больше денег. Потихоньку я беру частные уроки на субботних курсах и не отказываюсь от приглашений в закрытые клубы. Жена больше не возьмется за гольф, она знает, успеха ей тут не добиться, и терпеть не может бывать в этих клубах на завтраках или на обедах: ей не нравятся люди, которых там встречаешь. Там все разводятся. Такое впечатление, что всюду и у всех все идет к концу. Куплю другой дом. Жене этого хочется. И дочь будет довольна – она очень дорожит друзьями из более денежных семей, но не против и таких, у кого денег поменьше, например того окончившего колледж юнца, который по вечерам зазывал ее в машину, будто бы хотел давать ей уроки для получения водительских прав. (Знаю я, какие уроки он ей хочет давать. С радостью дал бы ему коленом в живот и в зубы. Как он смеет связывать свои грязные мысли с моей пышногрудой шестнадцатилетней дочерью? Как это может быть, что у нее столько знакомых, а она все равно одинока?) Нам придется купить дом побольше, уж очень мал в нашем теперешнем доме кухонный стол.