Джулиан Барнс - Глядя на солнце

— Сейчас я просто покажу, в чем суть, а на следующей неделе попробуете сами.

Доктор Хедли извлекла колпачок и щелчком удалила с него тальк.

— Очень просто, видите? Пружинистый ободок. — Она сжала колпачок в узенькую восьмерку. — Гибкий, прочный, абсолютно безопасный, если его правильно надеть. Вот попробуйте.

Джин взяла колпачок. Он выглядел огромным. Куда его помещают? Может, им укутывают секс-дефис, будто плащ-палаткой, и затягивают веревкой? Она осторожно сжала ободок колпачка. Он не поддавался. Тогда она положила колпачок на промокашку перед собой и попробовала еще раз. Ободок подчинился, и у нее на ладони вспучился купол черного каучука. Она взвизгнула.

— Вы скоро привыкнете.

Джин засомневалась. Ради Майкла, конечно, что угодно, но не могли бы они быть просто друзьями?

— А вот это смазочная паста.

В руке доктора Хедли внезапно появился тюбик. О Господи. А как же «смазывается слизью»?

— Не… а это… необходимо?

Доктор Хедли издала смешок и не сочла нужным ответить.

— А я думала, вы сказали, что он смешным не бывает? — Джин озлилась на эту женщину, к которой ее заманили для осмотра.

— Да. И смеялась я не над ним. А над вами. Вы, девочки, всегда хотите и того, и другого — все удовольствия и никакой ответственности. — И сказав это слово «ответственность», она начала смазывать пастой ободок колпачка, а затем и мягкую центральную резиновую ямку. Кратко продемонстрировала, а затем отдала ей.

— Нет, держите крепко, он не укусит. Нет, крепче. Большим пальцем и остальными, или вы никогда не изображали куколок пальцами в перчатке?

Джин положила колпачок, прежде чем он вырвался из-под контроля. Уж конечно, для одного дня этого вполне достаточно.

На перроне Паддингтонского вокзала, ожидая свой поезд, Джин обнаружила громоздкий выкрашенный зеленой краской аппарат с большим циферблатом. Только вместо цифр, означавших часы, были буквы алфавита. Вы поворачивали стрелку и за пенни получали право напечатать пятнадцать букв на узенькой металлической полоске. Дощечка с оббитой эмалью предлагала вам таким способом отправить весточку другу. Джин не знала, какую весточку отправить и кому. Ей не хватало уверенности даже для жалости к себе, ее просто томило неизбывное одиночество. Она старательно передвигала стрелку от буквы к букве, нажимала на ручку и напечатала ДЖИН, а потом СЕРДЖЕНТ. У нее осталось еще три буквы. Папа, хотя он, наверно, счел бы такую трату денег верхом легкомысленности, пожелал бы, чтобы она получила за свои деньги сполна. Фамилия, звание, номер — такой ведь порядок? Звания у Джин не было, и номера тоже. Немножко подумав, она напечатала три XXX — три поцелуя, вытащила свою металлическую полоску и спрятала ее в сумочку.

Джин смутно решила, что в последний год с Томми Проссером что-то случилось — что-то определенное и узнаваемое. До этого он был смелым пилотом «Харрикейна», а теперь он был отстраненным от полетов, угрюмым и испуганным. От нее требовалось найти источник этого страха, позволить ему заговорить о каком-то жутком, калечащем испытании, через которое ему пришлось пройти, и он пойдет на поправку. В такой мере принцип психоанализа был Джин понятен.

Как-то днем она сидела на кухне с банкой «Силво» и строем вилок. Проссер говорил мягче обычного. Говорил он о 1940 годе так, словно о Монсе или Ипре — как о чем-то давнем, никак его прямо не коснувшемся.

— Мой первый вылет был чистый мюзик-холл. Над Северным морем мне повстречалась парочка «Мессеров». Складывалось все не очень чтобы, а потому я ушел за облако, покрутился и повернул назад на базу. На полной скорости. А когда нужна скорость, пикируешь, вот что. Ну, и вдруг — пулеметы. Значит, кто-то из «Мессеров» спикировал за мной. Ну, я ручку от себя быстрее молнии и проделал большую петлю. Все вокруг осмотрел, но ничего не увидел. Значит, ушел от него.

Ну, опять носом вниз и на базу. Все быстрее и быстрее. И тут, догадайся что? Опять пулеметы. Тяну ручку назад, и бац — ни единой очереди. Лезу вверх, высматриваю облако, и тут до меня доходит. Я же в пике наверняка сжимал ручку все крепче да крепче. А кнопка-то на конце ручки, вот что. И значит, очереди-то пускал я сам и напугал себя до чертиков. Крутился в небе как последний дурак.

Джин улыбнулась.

— А когда вернулись, вы им рассказали?

— Нет. Для начала нет. Только когда кто-то признался в штуке почище. Ну а тогда они решили, что я заливаю.

— А люди всегда признаются, если что-то не так?