Александр Ольшанский - Евангелие от Ивана

Разглядывал Великий Дедка приблуду, а сам послал запрос в аналитический центр Великого Веча Доброжилов. «Комендант Уральской башни Сатаны во время гражданской войны…» — это из ответа сразу бросилось в глаза. Конечно, Дедка знал о Башнях Сатаны, расположенных в виде серпа — Нигерия, Судан, Сирия, Месопотамия, Туркестан, Урал, Западная Сибирь. Несчастная страна, в которой из семи мировых центра зла находятся три! Великими страданиями, несчастьями и преступлениями веяло от нового московского беса.

— Ваш предшественник ужаснулся результатами трудов своих, — заметил домовой, поправив правду в нужном для себя направлении.

— Вы не правы! Это он от скромности. В нем много от пламенных революционеров — от декабристов до большевиков. Увлекающаяся натура, декабристов прямо-таки обожал. По его халатности они и не победили. Зато большевики с лихвой наверстали упущенное. Но декабристы и большевики, как говорят у нас в Одессе, — две большие разницы. Да, он, как и я, дух сомнения и разрушения. Но сомневаемся мы в чем? Да во всем! Тут мы стойкие марксисты. «Все подвергай сомнению» — еще не забыли? Нас считают апостолами раздрая и уничтожения. Да, для многих мы — Зло, но какие основания считать кого-либо олицетворением Добра? Да и возможно ли существование Добра без Зла? Поэтому ваш протокол — явный прорыв в гуманитарной области и я, с вашего позволения, вместе с вами готов бороться за то, чтобы добро было Добром, а Зло — Злом. Чем больше Зла, тем больше и Добра!

— Весьма тронут, ваше лукавое высокопревосходительство. Мне остается лишь пожелать вам больших успехов в столь благородном деле, — домовой в свою очередь прибегнул к иронии, хотя на самом деле было не до нее. Будь ему ведомо чувство страха, он бы ужаснулся.

За город, подальше от всякого лукавства! И Великий Дедка полетел к лесному озеру в укромном месте дальнего Подмо… извините, грядущего Подлимитградья, где можно было еще по-настоящему уединиться и подумать.

Для каждого шага надо было собираться со всеми силами, преодолевать неимоверную тяжесть во всем теле, подтягивать поочередно словно налитые ртутью ноги. Сколько Иван Где-то поднимался по белоснежной лестнице, ведущей в небо и застланной бесконечной кремлевской дорожкой, — сутки, месяц или год, он не знал. Потерял ощущение времени. Ровный полумрак вокруг, ни холодно, ни жарко. Иногда лестница окутывалась то ли дымкой, то ли туманом — наверное, это были облака на том свете. Иван смутно догадывался, что он находился уже не в том мире, который привычно называется на этом свете. В здешнем мире не было солнца — лишь одни звезды вокруг, не только над головой, но и по бокам, внизу, под лестницей. Они ровно светили со всех сторон, и, хотя это было необычно и красочно, Ивану разглядывать их наскучило. Он находился как бы внутри небесного, точнее — звездного пузыря, где не было Солнца. Вернее, вокруг были миллионы солнц, но чужих, а ему хотелось, чтобы родное светило совершало свой извечный путь по небосводу, меняя времена суток и соединяя время в единое целое, где было бы вчера, сегодня и завтра…

Преодолевая здешние облака, Иван надеялся, что когда пройдет сквозь них или поднимется над ними, то появится Солнце. Но его здесь не было. Нигде.

Он заметил, что каждый последующий шаг казался ему не таким тяжким, как предыдущий, однако с каждым шагом он все больше уставал. Облегчение уравновешивалось усталостью, и все равно у него ни разу не возникло желание остановиться, присесть, отдохнуть. Его влекло ввысь, более того, ему хотелось подниматься, потому что его душа после каждого преодоленного шага наполнялась предчувствием ликования и радости. Она просветлялась, избавляясь от житейских тревог, прогорклого осадка страданий и бед, неудач, неприятностей, скопившихся за нелегкую и не такую уж и короткую жизнь.

Как-то в самом начале этого пути Иван, изнемогая от бессилия, хотел, было, исхитрившись, наклониться, чтобы обеими руками поднять ногу и поставить ее на очередную ступеньку. Но у него рук, как таковых, не оказалось, как и ног, как и тела. Ничего не было, кроме сознания или той неуловимой субстанции, которую принято называть душой. Его так это поразило, что он или, точнее, она съерничала сама над собой: «Полетела душа в рай, а ноги — в милицию?» А потом пришло и понимание того, что происходящее с ним имеет не физическую, а сугубо духовную природу.

Сознание здесь явно пребывало в отдельности от бытия: хотелось Солнца, а его не было, хотелось, чтобы ступеньки были не такими высокими, а они не уменьшались. Однако в этой нарочитой отстраненности чувствовался какой-то секрет субъективно-идеалистического свойства. Душа, должно быть, не самоцельно очищалась, перепрограммировалась или перезагружалась заново.