Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

— Он станет жертвой гласности?

— Безусловно. Хотя останется самим собой. Он сам по себе достаточно интересен. Более того, мы всячески помогали и будем помогать ему осуществлять ваши замыслы. Пусть раскрывает все свои чудовищные таланты, их у него предостаточно.

«А программу заменить в нем не позволим. Устарела программка, очень устарела, диковатая она. Это нам и нужно», — размышлял Великий Дедка.

«Рядового генералиссимуса спасаем общими усилиями, — усмехался про себя предводитель столичной нечисти. — Кощею доложат? Должны бы доложить подколодные… Вселенскому Сатане в случае чего объясню так: ведь Около-Бричко, все равно что песню — не задушишь, не убьешь. Из тактических соображений согласился, для последующего крупного обмана…»

— Мы его тоже считаем способным, — многозначительно произнес Лукавый, пусть Кощей ломает голову, что он хотел сказать. — Если нет возражений, пусть кикимора в морге спрыснет Степку живой водой, а ваш домовой — мертвой. Приборами для приготовления мертвой и живой воды Лимитград нынче завален, так что это никакой не дефицит даже для доброжилов, кхе-кхе, — для Кощея, для него, поганца, и подковырка.

— Воскресить Степку Лапшина труда не составляет, ваше высокосатанинство. Оживет как земноводное после зимней спячки, но душу-то его мы не возродим. Она у него давно мертва. Давно, еще в детстве, была какая-то завязь, потом усохла во время бодрого марша к новым высотам. Нельзя возродить то, чего не было. Я был бы рад ошибиться, однако мимо наших Степкина душа не пролетала.

«Мимо наших — тоже», — подумал Всемосковский Лукавый, прохаживаясь, обхватив лапой вонючую и грязную бороду. Шуршал ею, словно выскребал оттуда мысль, а под копытами, когда они прикасались к крыше, скворчали голубые огоньки — давало о себе знать напряжение лукавой мысли. Черная, с пегим отливом кисточка бесстыдно вздыбленного хвоста, падала то на левое, то на правое плечо, что могло быть дополнительным свидетельством борения нечистых страстей.

— Удобно устроились наши подопечные, ваше высокодоброжильство. Люди — промежутки какие-то… Ни Богу, к утру не будет помянут, свечка, ни Черту кочерга. Одноклеточные, в них места не хватает для двух зарядов, не говоря уж о различных их комбинациях. Не пора ли нам создавать сеть совместных предприятий по выпуску душ, по монтажу их в степках лапшиных? «Лукавый энд Домовой» — звучит, а?

А сам в это время думал: «Как же они душу свою продавать будут, если ее у них нет? Как же план по осатанению тут выполнять? Пусть Великий Дедка достает этот самый большой дефицит, а умыкать его будем мы».

— Ох, не лукавьте, ваше высокосатанинство…

— Разве? — удивился Лукавый. — Ну, а Степку окропим?

— Окропим. Да будет так! — Великий Дедка перевернутым посохом в крышу «Седьмого неба» ткнул, таким образом, что удар пришелся по рогам черту на палке, и клубы вонючих искр обволокли верхнюю часть башни.

Было бы слишком все просто, если бы рядовой генералиссимус уселся с помощью нечистых ли, доброжилов ли в поезд «Москва — Шарашенск», исчез бесследно хотя бы на некоторое время из столицы, которую корежила перестройка. Не тут-то было!

Прежде, чем попасть на поезд, Аэроплан Леонидович посетил Ивана Где-то, а еще раньше — позвонил Толику, то бишь Анатолию Чукогековичу, и тот обрадовал его несколькими приятными новостями. Во-первых, директор издательства обещал помочь — тут Толик расщедрился на доверительность и добавил, что тот — старинный его приятель, в свое время стадионом руководил, пока его не бросили на книжный фронт. Во-вторых, Лилия Семеновна Ксенж-Пачулия переведена туда заместителем главного редактора, поскольку ей осталось до пенсии два года и требуется в таких случаях приличная должность и приличный оклад (словно все остальные должности и оклады неприличные, с обидой отметил Аэроплан Леонидович), то есть она стала начальником для поэта, редактора и литконсультанта, приняла под свое руководство редакции поэзии, молодых авторов, научного коммунизма и спортлото 10 из 37-го. Правда, Лилия Семеновна объявила в одностороннем порядке полугодовой оплачиваемый траур в честь Кондрата Силыча, поэтому ее надо считать чем-то вроде бронепоезда, который решил постоять на запасном пути.

Вообще умение организовать что-нибудь и добиться, в конце концов, своего у Аэроплана Леонидовича было непревзойденным и по праву должно находиться на первом месте в мире. Он всегда был убежден, что «Параграфы» будут опубликованы, если ему для этого придется даже изменить общественный строй в стране пребывания, и все его новации от жалопреда до ножевилки будут внедрены. С демократическими коэффициентами, конечно, случилась неувязочка, это Муравейчик своими миллионами расчеты спутал, но все равно делу социального справедлива без его методы не обойтись .