Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

— Шынок, ты жабыл шобачье мыло, желеное, оно еще раштет, оно еще ешть! — добавила Баба-Яга из-под кучи тряпья и захохотала. — И шулков моим штервочкам нету, у кого льготы отымают, а у моих колготы пропадают! Шрам закрыть нечем, штервочки пошти не мажутся, кошметика ишшежла, токо праштитуткам штала по карману. Штрашные они немажанные-то. Шамый наштоящий крижиш наштупил, шесть и шлава Шатане!

— Совершенно верно! — поддержал идею насчет кризиса Дьявол-Непман и, поправив бабочку, прошелся, поцокивая отполированными копытцами перед президиумом. — Даже академики науки из числа авторов ускорения (они так считают, ха-ха!), скажем, Перепрыгян или Запопулярская, тоже склонны расценивать положение как кризисное и начинают постепенно приучать население к переходу на карточную систему. Наши успехи налицо!

Докладчик продолжал дальше. Растет число краж, ограблений, разбойных нападений, убийств, изнасилований, вымогательств, набирает силу проституция — преступность, что весьма отрадно, становится все более организованной и профессиональной. Это дает плоды внедренный через Кремль девиз осатанения: все разрешено, что не запрещено законом. А законов новых нет, если они и будут, то их никто не станет исполнять, так как девиз окончательно отделил нравственность от юриспруденции, открыл простор для полного беспредела. Но политические свободы по-прежнему не всеми москвичами понимаются, как освобождение от всякой общественной морали и любой ответственности перед законом. Есть еще остатки морали, и это вызывает беспокойство. Слишком медленно воцаряется идеология всеобщего предательства и всеобщей продажности. Беспокоит, что в такой многонациональной конгломерации, как Москва и Подмосковье, нет серьезных межнациональных конфликтов, побоищ, погромов. Весьма опасно, что под прикрытием плюрализма в органах массовой информации все еще иногда публикуется правда. Эту угрозу не замечает наше руководство, — тут взглянул на Всемосковского Лукавого, ведающего в столице идеологией сатанизма и процессом осатанения. — Медленно становится основным содержанием жизни общества клевета, наветы, оговоры, сплетни, компромат на всех, материалы о товарище Сталине почти никто уже не читает, поскольку начинают догадываться, что не только в нем дело. Ситуация здесь явно выходит из-под нашего контроля.

— По моим предположениям, — проскрипел особенно многозначительно докладчик, — наш руководитель испытывает головокружение от успехов, недостаточно коварно ведет борьбу даже с Великим Дедкой, не говоря уж о службах самого Бога. Вот пример, Аэроплан Леонидович Около-Бричко. Мы все знаем его, все любим, все восхищаемся его энергией, непроходимой глупостью, энтузиазмом и пафосом. Он наш. Доброжилы задумали, используя гласность, представить нашего рядового генералиссимуса в истинном свете, взяли под свою гравизащиту. Инициируют бурный интерес к его личности. Мы хотели переквалифицировать его в мелкого квартирного беса, вывести из игры, но вместо того, чтобы успокоить Около-Бричко, помогли отдать концы его соседу-шоферу. Кикимора подменила формулу спирта в анализах и тем самым повесила на нашего человека подозрение в убийстве. Между тем, надо менять ему устаревшую программу на более современную, иначе мы можем потерять одного из лучших своих помощников. И в такое время, когда процесс пошел ! Идеологическая служба тут, полагаю, недоработала.

«Сто шестьдесят пять лет подсиживает», — усмехнулся Лукавый, но в антидуше побаивался, что на сто шестьдесят шестом могут его и попереть. Вселенский Сатана просматривает протоколы общих шабашей, заседаний Лукавбюро, летучек-пятиминуток, и у него постепенно складывается о нем мнение, как о никудышном работнике. Надоест читать на него компромат и однажды сошлет, в лучшем случае, участковым лешим в какой-нибудь Новый Уренгой. Или полтысячи лет шкуру дубить станут в серной кислоте — охо-хо-хо…

— Из сообщения видно, что дела наши не на ладан дышат, — подводил итоги Лукавый. — Его высокосатанинство Кощей Бессмертный доказал это самым убедительным образом в кратком и глубоком докладе. Что же, надо продолжать в том же антидухе. Больше ускорения, ускорения больше — слишком медленно обостряются все проблемы, надо все так ускорить, чтобы не было возможности у наших подопечных на исправление ошибок. Нельзя допустить, чтобы они начали осмысливать свое положение, поэтому побольше митинговщины, массовых психозов, побольше охлократии. Я требую от вас темпов, сволочи и негодяи. Темпов! — он так выкрикнул последнее слово, что в Останкинском парке посыпались с дубов майские жуки.