Николай Шипилов - Остров Инобыль. Роман-катастрофа

Теперь я начальник и могу позволить себе хоть изредка заняться литературным творчеством и политическими прогнозами. Живу в балке. В балке у меня холодильник и цветной телевизор марки «Сони», а вот электричества здесь нет, о чем весьма и сожалею. Надо мной лишь начальник свалки полковник Тарас, умный и политически грамотный человек, наш вождь и лидер. А до него был крысятник Трунов, его застрелили возле собственной сауны. Тот сидел в своем кабинете на помоечном стуле и за помоечным столом, а деньги, которые давал на мебель «Спецавтотранс», он приватизировал. Вот жадность его и сгубила.

Об этом — шабаш.

Умер великий Пан коммунизма, мама! Ты умерла, умерли сотни обманутых вкладчиков, и миллионы просто обманутых. Я живой, не убитый аминазином и ментовскими демократизаторами, я — безволосый самец мартышки в очках, мнивший о себе, что образован и учен. Я отверг в душе своей поиски правды. И живу на отличнейшей свалке, а иногда бываю женат. Зовут меня здесь Любомиром Хреновичем, как-то по-хлебниковски просто. Однако мне это не совсем нравится, обидно за старую русскую фамилию, мама. Хреновы мы — старое русское древо. Но что эти обиды в сравнении со счастьем жить и никому не завидовать! Жить уже при самом конце мира, на его черепках, на свалке человеческой истории! Какие там снега Килиманджаро! На вершине мусорной кучи — нет льда. Она лишь потому не имеет снеговой шапки, что все время растет…

Обезьяны в мундирах не раз били меня резиновыми жезлами — кремлевцы внушили им, что они люди… Эти тщеславные психопаты играют в блюстителей правопорядка. Раньше это называлось prseudologia fantastica. Тщеславным авантюристам важна зачастую не выгода, а та социальная роль, которую они играют. Они играючи били меня, а из мешка моей кожи текла красная жидкость первой группы — твоя, мама, и папина, и моя, наша прапрапражидкость.

Случалось со мной такое, о чем чистой бумаге и сказать-то стыдно! И как раз тогда, когда я старался одеваться прилично, подобно другим мартышкам носил галстук, чистил обувь поролоновым мякишем и пшикал подмышки дезодорантами… Тогда я был нищ, как миллионы других очкастых безволосых макак. Тогда я любил себя и свои иллюзии. Теперь я не люблю себя. Но я хорошо плачу макакам в погонах за право жить в свободном мире великой городской свалки. Я выбрал свободу, минуя стадии развития общества: свалка — она и в Африке свалка…

Тут по весне геодезисты считали объемы грунта и объемы мусора. Это тревожный знак. Говорили, что фильтрат гниющего мусора попадает через почву в верхний водоносный слой, а значит, и в водоемы с грунтовыми водами. Но где они возьмут двенадцать миллионов на обустройство новой свалки? «Хто им дасть?» Это из России свалку сделали бесплатно. Хотя… Спорно! Спорно относительно беззатратности. Но бесспорно другое: я лишился страха смерти. А может быть, я уже умер, мама?.. Слышу, как меня зовут… Наверное, пришел мусоровоз…»

Тощий человек раскрыл створки очешника и бережно уложил на алый бархат свои очки. Затем положил блокнот в джинсовую шляпу, а шляпу эту надел на голову.

Так вышел на дальний зов:

— Хре-ены-ы-ыч!

И отозвался:

— Иду-у!

Сорокалетнему демократическому журналисту Юзеку Змиевичу снилось, что он в полном одиночестве косит баксы на зеленом лугу. В руках его — коса-горбач, чтоб окашивать кочки и ни единого бакса не оставить под снег. Юзек никогда до этого не косил, но общая эрудированность подсказывает ему, что баксы нужно будет просушить на ветерке, состоговать и придавить сверху жердью. Иначе — размечет ветром. Светло и радостно на душе Юзека от осознания того, что баксов теперь хватит на всю оставшуюся жизнь и он позволит себе прикупить соседствующую с его дачным участком Владимирскую область.

И тут его сгубила жадность. Случилось так, что он увидел вьющегося из-под кочки полоза. Тогда и вспомнил виденные им на Дальнем Востоке экзотические ремни из шкуры полоза. И он бездумно погнался за удавчиком, норовя невесть откуда взявшейся в руках рогулиной прижать змеиную голову к земле. Рогулина сломалась, Юзек упал — змея вонзила что надо и куда надо. Юзек в страхе взмахнул руками, как крыльями, вознесся со слезами печали от расставанья с долларовым лугом и увидел с высоты черту порта Одесса. Но одновременно глазами человека толпы увидел чахоточную Любку Фишбейн, которая взметнула свое чахоточное тело на сорокаведерную смоленую бочку.

Любка самозабвенно орет: