Николай Шипилов - Остров Инобыль. Роман-катастрофа

Когда его втянуло в сопло, тугим накатом грянул взрыв.

— Во, канонада! — посмотрел на потолок балка худой мужчина, который выглядел советским мэнээсом Шуриком. Может быть потому, что перед ним светилась керосиновая лампа на конторском письменном столе, а на прямом его носу устроились красивые очки, сильно увеличивавшие большие серые глаза, какие называют усталыми по причине их близорукости. Он то поправлял очки на седелке носа, то военную шинель без погон, сползающую с плеч, то листы бумаги перед собою. Он смотрел то вбок, наклоняя голову и откидываясь к спинке стула, то в пластиковый потолок, а потом сгибался над листом бумаги и продолжал писать:

«…А сегодня, мама, мне повезло найти на свалке шестьдесят восемь шариковых ручек — и все они пригодны к работе. Что-то встрепенулось в моем сердце дурака — снова захотелось писать, мамочка. Не писал я уже около десяти лет — с октября девяносто третьего года, когда был жестоко избит омоновцами и получил эпилепсию, как Достоевский. Они били меня считанные минуты, а припадки — несколько лет. Пока я не ушел из проклятого лживого их мира сюда, в благодатную «страну заката». Около года как припадки падучей прекратились. И я напишу о «стране заката», где умру и буду расклеван умными подлыми воронами. «Страна заката» — был такой роман в «Иностранке». В начале семидесятых годов, еще юношей, я прочел его и понял как антиутопию. Так учили. И вот закатилась Россиюшка. Я, безволосая обезьяна, квази-человек, живу на городской свалке квази-страны, и какая-то мстительная сладость и покойное счастье стали мне родней родни, а Диоген — родным дедушкой. Если бы я писал тебе, мамочка, из боевых армейских рядов, то написал бы: не волнуйся, мама, у нас здесь все есть, мы на полном содержании государства. Говоря такое о своем нынешнем адресе, я бы ни на шаг не отступил от истины. Много свалок довелось мне повидать на городских окраинах матушки России, но этот оазис великолепен. Прошлой весной здесь выросли хорошие астраханские арбузы из выброшенного на свалку арбузного боя. Один эмигрант-таджик ел их и нашел там же двадцать тысяч долларов. И со слезами, но сдал их в наш общественный фонд. Уже можно платить людям страховку и пенсии, даже оплачивать отпуск. Может быть, сын гор и утаил бы эти деньги, но засветился — раньше он жил в бедном кишлаке, где таких бумажек не видали. Здесь желтое море пива, стройные арсеналы колбас, шеренги паленой, но неплохой водки. Здесь большой выбор сезонных вещей, попадаются даже норковые «обманки». Много канцелярских товаров, которые я ставлю весьма высоко в иерархии материальных ценностей. Вечерами, когда приезжают скупщики бутылок на своих джипах, народ несет «пушнину». Народ стал понимать, что паленую водку выгодней вылить, нежели выпить. А бутылочку — пожалте вам! Пьющие у нас уходят рано — умирают. Хороним их в мусоре, беспаспортных и беспорточных. Безответственных изгоняем, чтобы не сожгли свалку, как это случилось в одном из промышленных центров Западной Сибири.

Иногда приезжает милиция и обязательно с каким-нибудь корреспондентом. Сука-милиция делает вид, что кого-то ищет, а кобель-корреспондент желает познать глубину человеческого падения и метит наших тружеников, будто они столбы, а не люди. А ведь достаточно сказать, что в нашей стране живет крупный ученый-ядерщик из Протвино. Зарплаты — фиг, жена — умерла, сам — закеросинил. А ни приготовить, ни постирать не умеет. И познакомился с одной дамой из сквера. Финал известен, банален и скверен. Был лубяной домик — сплыл, как ледяной. Он живет здесь и здесь ему, моему другу-академику нравится. Он спокойно занимается изучением жизни крыс, как в «шарашке». Много человеку надо? Его спросят: кому, мол, твои записи принесут радость? А он: Россия проснется! Какой человек! И представьте рядом с таким человеком всезнайку с фотоаппаратом наперевес, который приехал писать об отбросах общества. Кто из них полезней обществу?

А возьмите генерала железнодорожных войск, моего ближайшего соседа! Всю жизнь с колес не сходил, чтоб орден получить. Нет, корреспондентов я не люблю. Мне стыдно, что когда-то я был одним из них и мнил себя судьей и пророком.

Я, мама, главный над пятью бригадами переборщиков мусора. Еще два года назад, когда я был здесь новеньким, мой рабочий день начинался около восьми утра, когда по графику приходит первая чисто вымытая машина «Спецавтотранаса» — мусоровозка, а заканчивался к полуночи.