Виталий Щигельский: Время воды

Первыми из толпы выделились летучие фракции — молодые ребята, бритые под первогодок. Бежали они старательно, но бездарно, их похожие на сардельки фигуры то и дело оказывались на снегу.

За ними поспешили размалеванные девицы в коротких полушубках и нижнем белье. Девицы бежали быстро и элегантно, можно сказать, танцевали, и не падали, благодаря длинным и острым каблукам, пробивавшим лед до земли.

Далее на старт пошли торгаши. В длинных пуховиках и овчинных тулупах, с коробками и ящиками в руках, они выглядели ужасающе, напоминая стаю обезумевших гиппопотамов.

Разные скорости потоков и векторы движения указанных групп отсекли от меня преследователей, и я замедлил темп. Не слишком задумываясь над тем, что делаю, я выхватил у одной из торговок плетеную сумку.

Оставляя вокзал позади, я выбрался на улицу Ленина и побежал в сторону моста Свободы, там начиналась Петроградская сторона с ее бесконечными проходными дворами. Там был мой дом, моя земля, моя вода.

— Здравствуй, дембель! — крикнул я, взмахнув сумкой, в которой приветливо звякнуло.

В детстве мне нравились панельные дома новостроек, не в силу корыстных побуждений, а ради романтики. Над бледными коробками девятиэтажек возвышались гигантские краны, напоминавшие Уэлсовских марсиан. Между ними рычали экскаваторы, похожие на танки, особого шику добавляли грязь и пятна мазута вокруг. Обстановка благоприятствовала разудалой игре в войну. И чтобы попасть от нового панельного дома, например, к троллейбусной остановке, нужно было прыгать с доски на доску через разрытые траншеи, на дне которых змеились в горячем пару черные, пахнущие гудроном трубы.

Мой дом из игр вырос. Он стоял, повернувшись глухой потертой стеной к перекрестку Попова и Левашовского, ко всем этим нервно мигающим светофорам, чадящим «каблукам» и «газонам», к спешащим людям. Каждый год со стен дома, словно желуди с дуба, опадали куски штукатурки, и каждый год дом оседал на два пальца, погружаясь в мерзлое глинистое болото, питающее собою Неву.

Перед тем, как войти, я погладил дом за шершавый угол возле выведенного синей краской египетского иероглифа, задающего ориентир до ближайшего люка, и шагнул к широкой двустворчатой двери парадного входа. Сколько помню себя, эту дверь украшала массивная латунная ручка в форме веретена. Если ее натереть хорошенько, она начинала блестеть так же ярко, как пряжка моего ремня или купол Исаакиевского собора. Теперь на ее месте болталось кольцо, свитое из пучка стальной проволоки. Я выругался с досады и вошел внутрь.

В парадном оказалось темно и пахло картофельной шелухой. В родном парадном свет не особо нужен, в родном парадном надо помнить количество ступенек в каждом пролете на ощупь. И еда должна быть простой, от изысканной пучит желудок. И еще на лестнице обязательно должны жить кошки, чтобы крысы не прибегали из соседних домов. Кошками на лестнице отдавало тоже.

Я поднялся на пятый этаж и четыре раза нажал на белый кружок звонка, что висел возле двери, утепленной кусками жесткого войлока. Сердце стучало чаще, чем нужно. Я волновался и переступал с ноги на ногу, в мокрой насквозь шинели с вылинявшими погонами неопределенного рода войск.

Мне открыл Гена, сосед, опытный водопроводчик, с широкими, ржавыми и твердыми, как камень, ладонями. Он был в грязной майке до колен и пушистых бесформенных шлепанцах, перешитых из старых мягких игрушек. Толкнув дверь вперед, Гена пошатнулся и уперся спиной о наличник.

— Кого надо?

— Не узнаёшь?

— Нет.

— Гонять тебя было некому.

От водопроводчика исходил дурной запах распада фенолов и низкомолекулярных спиртов, но я был рад этому говнюку.

— Дядя Гена, это я, Виктор. И теперь я тебя гонять буду, как суслика.

— Вихтур! Мать твою!.. Ты это, того… — прошептал он. — Сбежал, что ли, ёп тыть?

И этот туда же! Все-таки пролетариат непроходимо глуп. Был ли он на самом деле движущей силой Октябрьской социалистической революции?

Я сказал просто:

— Старший сержант Попов демобилизован согласно осеннему приказу министра обороны. Бухать со мной будешь?

— Я? Я с четырнадцати лет пью, с той самой минуты, как в ремесленном училище первый болт завернул. Только… это… — Гена замолчал и насупился. — Только вот что: у меня с «бабками» плохо.

— Да ты забей, не думай. У меня все с собой: и выпивка, и закуска, — я протянул авоську к его носу, чтобы он мог посмотреть и понюхать.