Владимир Амлинский - Оправдан будет каждый час...

Они проходят мимо большого пруда с черными и белыми лебедями, мимо кафе, откуда доносится чуть приглушенное патефонное жужжание — играют веселые, приподнятые песни Дунаевского и упадочно-лирические Лещенко.

Вот они подходят к метро «Кировская».

Возле метро отец покупает сыну мороженое эскимо, фруктовое, сиреневого цвета, на палочке. Сколько раз вспомнит сын острый, кисловатый вкус этого мороженого в далекой эвакуации, да и не только там, вспомнит эту прогулку по весеннему парку, вдоль молодых лип с уже распустившимися на раннем ярком солнце крепкими клейкими листочками, мимо пруда, просторного, как озеро… Какой счастливый и безмятежный час!

Но вот запись тех дней в отцовском дневнике:

«Не ясная, но давящая тревога в душе. Что-то должно случиться не только со мной, но со всеми нами… Война неизбежна. Готовы ли мы к ней полностью?

Песни, фанфары, литавры, уверенность хороши тогда, когда они зиждутся не только на духе, на эмоциях, но и на разумном, продуманном хозяйствовании, где не один лишь порыв да невероятные показатели одиночек, но и согласованность в замыслах, поступках… в повседневной нашей жизни это встречается не всегда».

Мне неведомы думы и тревоги отца. Мороженое тает во рту, тает в руках, тяжелыми жирными каплями падает на асфальт, задевает нос башмака.

— Вытри рот,— говорит отец. Говорит механически, он привык уже к этим быстрым, механическим замечаниям, ибо я, как и все дети, всегда что-то делаю невпопад.

Сын зовет его в зоопарк, свое любимое место в Москве… Можно подумать, что он станет зоологом — такой жадный, непроходящий интерес к зверью. Еще не поступил в школу, а Брема в издании Детгиза сорок первого года всего залистал, зачитал по складам.

Зоопарк — зеленый, шумящий, ревущий оазис в асфальте пустыни. Там проходит жизнь запертых, зарешеченных, рыкающих, свистящих, поющих, почти всегда голодных (хотя кормят их довольно сытно) прекрасных зверей.

Над ними ставят опыты на выживаемость в неволе, на способность к размножению. Их скрещивают, и вот появляется пугающий, единственный в своем роде тигролев. Он произошел от двух самых сильных, претендующих на первенство хищников земли.

— Папа, пойдем к тигрольву,— просит сын.

— Нет, нет, сынок, сегодня нельзя. Мне нужно работать.

— Почему работать? Сегодня же воскресенье. Никто сегодня не работает.

— А у меня работа такая, что и по воскресеньям…

Как часто еще я услышу эту фразу. А потом ее услышит мой сын, тоже зовущий меня в воскресенье в зоопарк.

Они возвращаются домой уже другим путем — по Большевистскому переулку, мимо переулка Стопани, где светится в ранней зелени желтовато-белый дворец — Дом пионеров. Они проходят мимо серого каменного дома с рыцарем, опустившим перчатки на меч. Этот дом похож на наш, его строила одна и та же немецкая компания в конце прошлого века.

Все переулки здесь переименованы. Еще недавно, до моего рождения, переулок Стопани назывался Фокиным, Большевистский — Гусятниковым, улица Жуковского — Мыльниковым переулком. Тихая, деревенская, патриархальная Москва менялась, менялись и названия ее улиц.

Вот и мы идем к Машкову переулку, который вскоре станет улицей Чаплыгина, параллельной улице Жуковского.

Безусловно, Москва должна знать своих героев и ученых.

Но что-то неизъяснимо прекрасное все же есть в этих простых исчезнувших названиях: Фокин, Гусятников, Машков, Кривой переулок, Курский тупик.

Отец и сын сворачивают в свой Машков. Вот и их дом той же немецкой компании, что на Большевистском, шестиэтажный, с двумя подъездами, над одним — лепной амур.

Большие окна, тяжелые дубовые двери, обитые медью; лифтерша тетя Феша и лифтер дядя Петя, Петр Федорович, горбун, иногда приветливый и услужливый, иногда раздражительный, а во втором подъезде Василий Васильевич, усатый, мощный, важный, похожий на царского городового.

Нет, они не просто нажимают кнопки и вызывают лифт старой немецкой фирмы «Карл Флор. Берлин», ажурно-железный, с медно начищенными кнопками и белыми, как из слоновой кости, ручками.

Они знают, кто к кому идет, кто от кого ушел, кто кому кем приходится, кто с кем дружит и кто с кем враждует. Короче, они знают: кто есть кто. Много они знают про жителей дома, и в этом их особая ценность.

В доме же нашем живут не только такие скромные ученые, как отец, но и знаменитые на весь мир: академик Чаплыгин, почетный академик Гамалея, а также герой ледовой эпопеи Кренкель.