Артур Кангин - Запах денег

— Кто такой?

Семен похолодел:

— Странник я. Из Москвы.

— Свободу любишь?

— Очень!

— Целуй!

Батька протянул к губам Семена маленькую и крепкую кисть.

Не отдавая себе отчета, Сеня приложился к руке.

Нестор Иванович чуть улыбнулся:

— Зайди ко мне, странник. Разговор есть.

В горнице вожака села Гуляй-Поле, чистой, слегка протопленной березовыми дровами, Семен почувствовал себя на удивление вольготно.

— Жрать давай! — крикнул Махно в направлении кухни, и сразу же из нее выбежала рыжая баба, как две капли воды, схожая с Глашей. Женщина несла деревянный подносик с дымящимся борщом и мутную бутыль горилки.

— Мне алкоголь не очень, — робко возразил Семен. — В Москве я увлекался.

— С батькой стакан за честь выпить, — возразил Нестор Иванович и смахнул мордастого кота с табуретки. — Садись!

Семен похлебал борща, выпил стопарик и отмяк. Волосатый батька, пусть и в черных очках слепца, показался ему симпатичным.

— Любо у вас! — подцепив розовое сальцо на вилку, подытожил чувства Семен.

— А любо — с нами живи! — батька стукнул по столу кулаком. — Нечего по белу свету кататься перекати-полем!

Батька сдернул черные очки. Глаза его сверкнули. Но теперь в них Семен прочел что-то жалкое и виноватое.

— И буду жить, — икнул Семен.

— Еще налить?

— Давай.

Выпили, закусили ломтиком буженины.

— У тебя с образованием как? — спросил батька.

— Высшее. Генетик я. Только институт наш в переломные годы залег на бок.

— Образованных не жалую. В свое время тысченку-другую умников в расход пустил. Но теперь мне кадры нужны.

— Тогда горячее время было, — помертвел Сеня.

— Верно! — усмехнулся батька. — А сейчас — стабильность, внятность. Без умников, увы, коммунизм не построить.

— Так у вас, по-моему, уже коммунизм.

— Это верно, — взмахнул кудлатыми волосами батька. — Но, знаешь, сколько энергии уходит, что поддержать коммуну? Пропасть!

— А чем же я помогу? — зевнул Семен, после горилки сладко хотелось спать.

— Стань вице-мэром.

— Согласен! — Семен протянул батьке изнеженную, интеллигентную руку.

С того дня Семену было назначено десятикратное довольствие, стал он кататься с Глашей, как сыр в масле.

Народ Сеню зауважал жутко.

С голов перед ним шапки драли. Некоторые замшелые старушки даже крестились на него, как на икону.

Обязанностей же у Семена практически не было.

Он лишь в положенный день выдавал посельчанам мариупольские золотые, да программные речи батьки записывал чистым, синтаксически выверенным, языком.

Не жизнь началась, а малина!

Несколько девок-молодух стучали в окно Семена и предлагали свое роскошное тело для телесных утех.

Сеня всем отказывал.

Гликерья даже на него обиделась. Мол, не уважаешь ты наших девчат. Уж не контрреволюционер ли в душе?!

Парочку раз пришлось пройтись на сеновал с красотками. С Машей и Лилией. Ничего, понравились. Только его рыжая Глашка в сто крат слаще.

Ест, пьет Семен, полнеет, и вдруг — заскучал.

Все чин чинарем, только маета это все, томление духа, как в столице.

Взгрустнул Сеня, усиленно горилку запил.

С раздачей золотых как-то раз напортачил.

Выпил он с похмелюги и стал весел и глуп.

Пришел народец за довольствием, а Семен распахнул дверь в погреб, да как гаркнет:

— Берите, братья и сестры, сколько влезет. Сколько вынесите!

Шарахнулся народец не к погребу, а от него.

Чертыхаются, отплевываются.

А потом одна старушонка соленый огурчик Сене в лапу сунула. Мол, подкрепись, кормилец, авось, хмель-то и вылетит.

Сжевал Сеня огурчик. Только хужее стало. Вытошнило его в три ручья.

Покивал народ головами, да и побрел восвояси с пустыми карманами.

Вечером вестовой вызвал Семена к Махно.

Срочно! Без промедленья! Экстренно!

Пришел Сеня в ставку Махно, а тот даже сесть на табуретец не предлагает. Брови хмурит.

Помолчали.

— Ты что ж, гад, делаешь?! — взвился вдруг коршуном Нестор Иванович. — На святую анархию посягнул?!

— Сам же учишь, — отпрянул Сеня, — все принадлежит народу?

— А ты не так умен, как казалось, — взгрустнул Махно. — Что Москва с людьми делает, а? Мозги набекрень!

— Да и нет тебя! — в похмельном угаре взвыл Семен. — Пол века назад почил в бозе. На выпускном о тебе на вопрос отвечал!

Махно щелкнул Семена по лбу. Пребольно! И как рассмеется:

— Значит, я что? Привидение? Дух?

— Вроде того…

— Ах, Сеня-Сеня, — Махно нырнул в подпечник и достал огромную бутыль с бурой жидкостью, — хоть и глуп ты, а люб.