Ричи Достян - Кто идет?

Шкипер замолчал растерянно, поняв, что сказал что-то не то, подумал не спеша и поправился:

— Там постановили немедленно ликвидировать пробоины. Подвели нас к заводу «Третий Интернационал». Начали принимать меры: водолазы заделали самую большую пробоину, наложили пластырь, а потом изнутри уже другие рабочие, и, конечно, я сам, все забетонировали.

Потом Ромащенко — начальник Волготанкера — хотел нас отправить через море. Он имел целью своей задачи отправить нас в Гурьев. Записали?.. Но мы откачке не поддались. Ромащенко назначает техническую комиссию. Комиссия посмотрела — согласия на отправку не дала, потому что он весь израненный, куда его!

После этого процесс работ происходил двадцать дней! Прилетает товарищ Коченин, который является непосредственным начальником всех вокзалов. Приезжает прямо ко мне. «Как дела? В чем дело?» Потом говорит: «В Гурьев не пойдете — мы вас отправим в воложку на зимовку. Сталинград очистится — будете опять в Сталинграде!» Вот кому я спасибо сказал — это ему! Ведь оно так и было…

Нас провели в Никиткин банк. Есть там завод. Там мы простояли целую зиму — ремонт делали. Чинили крышу, стены, двери. До тех пор, покамест Сталинград не очистился. Записали?

Сталинград в наших руках! Получаю приказ: «На свое старое место!»

Шкипер сжал кулаки и громко пристукнул ими.

— Первого мая я уже здесь оказался, где меня встречали с восторгом!

Мне понадобилась веревка. Проводница Айша сказала:

— Пойдите к боцману, он даст.

— А где его искать?

— Дома!.. Беда у него — Надёнка отстала.

— Как же она отстала?

— А так… Его каюта внизу, сразу около камбуза.

По пути я выглянула на палубу.

Волга лежала в погожем покое, безволная, голубая, вся в драгоценном золоте бабьего лета.

Теплынь и безветрие. И не понять, какая сила настойчиво и неуклонно несет над лесом, несет над рекою обрывки паутины. Ни начала им, ни конца.

И летят все они по-разному, в странных и неудобных позах. Одни лениво, другие с необычайной целеустремленностью… Буква «у», вежливо кланяясь кому-то, проплыла над мачтой. За нею торчмя прошел поднятый семафор… В кормовой пролет вошла ровная, будто накрахмаленная, нитка без иглы, прошила полумрак пролета, вышла по другую сторону и растаяла в блеске дня… А потом два каких-то женственных существа, взявшись за руки, пролетели над самой водой, отражая в ней линии воображаемых белых одежд. И тут же очертание паруса, наполненного ветром, изящно скользя, прошло над палубой, наткнулось на столбик, обвило его, и уже трепещет просто волос, седой и тусклый оттого, что очутился в тени.

Мачта, ванты, колонки, каждый выступ, каждое углубленьице ловят летучие пряди паутины. Похоже — судно обросло белесыми водорослями, которые от движения колышутся в неподвижном воздухе, светясь зеркальным блуждающим блеском.

Я нашла дверь с надписью: «Боцман». Постучалась. Никто не ответил. Постучалась громче и услышала:

— Входи, кто тут?

Вошла. Подле большой деревянной кровати, на очень чистом полу, сидел боцман Тимохин — усталый, старый человек. Рядом с ним — два совершенно одинаковых существа. Две девочки. Каждой лет около двух.

— Кто это такие?

— Мои княжны! Татьяна и Ольга.

Девочки были очень красивые. Невольно подумалось: старик, наверно, потому и зовет их — княжны.

— Внучки?

— Дочи… Внуков само собой одиннадцать. А это дочи. Двойня.

Боцман посмотрел на меня, посмотрел на девочек и в полном блаженстве спросил:

— Не похожи на меня? То-то и есть — везет мне, все дети в мать. Красивые, и по характеру тоже в нее. Во! Как дерутся! Цыц, матросы! — гаркнул он и погрозил пальцем.

Девчонки с веселого визга сразу перешли на плач. Тогда старик взял их за спинки, притянул и по очереди поцеловал — сначала одну, потом другую. Княжны всхлипывали.

— Плохо с этим делом — со слезами: как одна начнет, сразу вторая подхватывает. — Он смотрел на них с нежностью. — Что две — это хорошо, сами себе куклы… Видите, пусто у нас. Лишние вещи пришлось убрать, чтобы делов не понаделали. — Он оглядел каюту, вздохнул. — Сутки уже без матери живем. В Козловке осталась. Хотела им молока достать, и вот — достала! А ведь говорил: «Не ходи, нету там никакого молока…» Выскочила, черт понес… без платка побегла, эх… — И он так взглянул в голубое окно, точно там была метель.

Долго смотрел боцман в окно, а когда обернулся — лицо его было еще более озабоченным и грустным. Одной рукой боцман придерживал девочек за голые коленки, другую руку отдал им. Девочки, каждая к себе, тянули шершавые, негнущиеся пальцы, пыхтели.