Анна Бялко - Счастливый слон

На следующий же день я сняла со стены пейзаж «Шишкина» и отвезла его Кацарубе. Сказала, что для Сашки, по спецзаказу, чтоб сделал в лучшем виде. Уже через три дня все было готово, и сашкин шофер забрал у Кацарубы упакованную и оформленную картину со всеми бумагами.

На майские праздники я оказалась предоставлена сама себе. Праздники эти тоже наступили как-то неожиданно, хотя и совсем по-другому, чем, скажем, тот же Новый год, потому что их-то как раз я действительно не ждала. Но поскольку меня в этом месте никто не спрашивал, делать было нечего.

Делать было нечего совершенно во всех отношениях. Город опустел, люди разъехались по загородам и заграницам, трудящиеся солидаризировались я уж не знаю, с кем и как, магазины зачем-то позакрывались... Я запоздало жалела, что не присмотрела себе какого-нибудь симпатичного аукциончика ну хоть где, все было бы лучше, чем сидеть в четырех стенах...

Нет, я, конечно, не сидела на одном месте, куда-то выбиралась, ходила гулять, читала какие-то книжки, много думала. Но радости все это не приносило. Прогулкам не благоприятствовала погода, чтению... С чтением было странно. Попервости, только приехав в Москву, я, соскучившись по кириллице в свободном доступе, скупала книжки тоннами и читала взахлеб. Все казалось мне если не новым словом в литературе, то интересным чисто этнографически, я глотала серьезные романы, перемежая их дамскими детективами и получала искреннее удовольствие от всего. Теперь же почти каждая книжка, попадающая мне в руки, раздражала меня своей бессмысленностью. И это спустя всего год... Мама дорогая, неужели я прожила здесь целый год? И правда, по крайней мере почти – я приехала в конце мая. Однако. Так, не успеешь обернуться, и жизнь закончится. Мне ведь тоже стало на год больше... Среди всего этого я умудрилась забыть про собственный день рождения. К тому же, кажется, круглый. Но это-то как раз даже и хорошо, с тех пор, как мне исполнилось двадцать пять, я больше не люблю этот день, пусть лучше мне навсегда останется тридцать девять. А вот почему про него забыли все остальные?

Хотя кто – остальные? Московские родственники имеют полное право вообще ничего не знать. То же самое относится и к Сашке... Я, слава богу, не внесена у него в подарочный реестр. Мама знает, как я отношусь к дням рождения, Женька мог с легкостью забыть, если ему никто не напомнил, а вот бывший муж...

Ник позванивал мне время от времени, но разговоры у нас получались малосодержательными, грустными и, наверное, обидными для него. Потому что я, во всяком случае, никогда не упускала возможности сказать что-нибудь неприятное. А как же – так ему и надо, пускай знает. Это в случае, если ему вообще удавалось мне дозвониться. Из-за разницы во времени поймать меня дома было не так-то легко, а на мобильном я научилась разпознавать американские звонки и просто не брала трубку. Может, он как раз и звонил... Даже наверняка... Хорошо бы – и вправду, а то обидно как-то... Хотя – какая мне разница? Совсем уж с ума сошла – заедаться на бышего мужа за непоздравление меня с чем-то там, да еще сама вспомнив об этом с изрядной задержкой во времени... Вообще непонятно, чего я на него заедаюсь, и зачем я вообще о нем думаю, делать мне больше нечего...

В этом-то, похоже, главная и беда. Нечего. Только сиди и думай, да еще мысли такие странные попадаются.

Вот, например, про деньги. Нет, даже про Америку. Вернее, про то и другое сразу.

Конечно, до того, как началась вся эта история, мне очень даже нравилось жить в Америке. Я привыкла к ней, прижилась и вполне полюбила, но, если смотреть на какие-то глубинные процессы, то как бы... Как бы не приросла. Конечно, спустя пятнадцать прожитых лет эта страна совершенно не была мне чужой, может быть, только слегка чужеватой, как, например, грушевая ветка, привитая на яблоню-дичок. Ну, или, для большего сходства – наоборот, если бы такое пришло в голову какому-нибудь безумному садоводу.

Конечно, срастание происходило не сразу. Сперва мы были бедными, и оттого совершенно чужими. Бедняки ведь всегда и везде чужие, потому что далеки от праздника жизни, в какой бы стране он ни происходил. Да, тут можно долго размышлять о бедности и богатстве духа, но это мало меняет суть, и в любом случае я сейчас не об этом.

Потом, уже даже разбогатев, мы все равно продолжали оставаться другими. Не потому, что нувориши, не такие уж мы были и нувориши, обычный средний класс, и не потому даже, что эмигранты, просто – другие. Мне самой, честно говоря, было бы на это наплевать, мне хватало для жизни той маленькой вселенной, которую я построила сама в собственном доме, но были муж и сын. С мужем было проще, поскольку взрослый человек может заботиться о себе сам, но я честно помогала ему, устраивая домашние приемы и изучая предпочтения деловых партнеров. Но сын... Сначала все было еще ничего, но когда он поступил в одну из лучших бостонских частных школ... Вот где, я вам скажу, начинается кастовое общество. Индия отдыхает. Все, до малейших деталей, было поделено на узенькие ниши с жесткими стенками, и мы, такие, как есть, не влезали ни в одну из них. Пришлось на месте изобретать свою собственную – «Ах, русское происхождение, загадочная душа, Толстоевского читали?» – и расталкивать под нее место в обществе. Мне пришлось, ведь не ребенку же. Но ничего – познакомилась, изучила, поняла. Растолкала. Вписалась. Сказать, что от этого прибавилось любви?