Эрик-Эмманюэль Шмитт - Мечтательница из Остенде

Величественные африканки в широких платьях или обтягивающих лосинах плыли вразвалочку под страстными мужскими взглядами. Ни на секунду они не сомневались в своей привлекательности. Им и в голову не приходило принять за насмешку, если им свистели или подмигивали. Они держались раскованно, залихватски, даже нагло, настолько уверенные в своем непреодолимом очаровании, что и в самом деле одерживали победу. Стефани, так же как и все мужчины вокруг, решила, что они выглядят роскошно.

А ведь окажись здесь сейчас ее мать, она взирала бы на все это с тоской, словно ее затащили на парад бронетехники, в дом инвалидов или на балет китов. Стефани поняла, что ее недовольство собственным телом навязано матерью, которая слишком далеко зашла в самолюбовании и объявила себя каноном красоты. Мало того, когда Стефани наконец разъехалась с Леа, ее угораздило переселиться в китайский квартал, в среду милых, но миниатюрных моделей, что только усугубило ее комплексы.

Тут мимо прошла рыжеволосая женщина, худенькая, анемичная, точь-в-точь похожая на Леа. Стефани прыснула: вот картинка, стрекоза в царстве крольчих. Здесь, среди этих великанш, миниатюрность выглядела худосочностью и женщина с плоским животом казалась костлявой.

Так Стефани заключила, что привлекательность — понятие относительное, и вернулась домой умиротворенная, что-то напевая себе под нос. Проходя по авеню Шуази, от супермаркета «Тань» к заведению «Утка по-пекински», она вдруг почувствовала, что и ее рост, и весь облик — то, что надо, она выглядит просто ослепительно.

Дома в высоком зеркале она обнаружила новую женщину. В отражении не так уж много изменилось: только одежда, прическа и поза, но внутренний свет и уверенность в себе сделали ее другой — красивой пышной девицей с роскошной грудью. Она поблагодарила Карла и с нетерпением ждала следующего дня.

В понедельник она переступила порог 221-й и рассердилась, обнаружив там консилиум, — ей хотелось выгнать их всех, как она выставила его любовницу, и остаться с Карлом наедине. Врачи выглядели встревоженными — она испугалась. Стефани проскользнула в палату и встала в уголок, за спинами интернов, скромно, как и положено медсестре.

Профессор Бельфор — маска на подбородке, волосатые руки — казался очень обеспокоенным. Он немного пошептался с ассистентами и увел врачей совещаться в зал для собраний, потому что, как и многим светилам больницы Сальпетриер, ему было проще иметь дело с болезнями, чем с самими больными.

Стефани пошла со всеми. Врачи обсуждали результаты анализов, и она в ужасе поняла, насколько серьезно состояние Карла. Прошло несколько недель, но, как и в тот день, когда его привезли в больницу, врачи не слишком рассчитывали, что пациент выживет, пожалуй, прогнозы стали даже менее оптимистичными. Вся надежда только на операции, которые скоро должен сделать профессор Бельфор.

На нее навалился страх и еще — сильнейший стыд. В той самой 221-й палате, куда она так спешила по утрам, где прошли самые захватывающие минуты ее жизни, Карл, наоборот, переживал свои худшие дни, а возможно — последние. Один, в этих угрюмых стенах, обездвиженный, опутанный трубочками капельниц, в окружении банок с растворами, брошенный на милость интернов и студентов-медиков, которые смотрели на экраны и отпускали свои комментарии, — а ведь у него здесь не было ничего для души, он ничем не мог заняться, ему было нечем жить, и его существование поддерживалось только с помощью приборов. Она разозлилась на себя за эгоизм: надо же, она такая же бессмысленная, инфантильная, пустая кокетка, как и подруги Карла.

В тот день в наказание она запретила себе входить в его палату: договорилась, чтобы процедуры ему сделала другая сестра.

Во вторник она увидела, что Карл выглядит хуже. Да и вообще, он спит или… Она приблизилась, нагнулась к его лицу: ноздри не шевелились. Она прошептала:

— Карл, это я, Стефани.

— Наконец-то…

Голос доносился откуда-то из самой глубины его тела и подрагивал от волнения. Карл выглядел измученным.

— Четыре дня без вас — это слишком много. — Хоть он и не мог видеть, но повернулся к ней. — Я все время думал о вас. Я ждал.

— Каждый день?

— Каждый час.

Он говорил серьезно, без ехидства и преувеличений. Она заплакала.

— Простите меня. Я больше не уйду.

— Спасибо.

Она знала, что в этом абсурдном диалоге все было непрофессионально: она не должна давать таких обещаний, а больной не имеет права их требовать. Но этот странный разговор помог ей осознать чувства, которые их связывали. Может, это и не любовь, но уж точно, что они нужны друг другу.